Медно-красный, словно обваренный кипятком, как и все уроженцы Египта Верхнего, бритоголовый владел греческим блестяще, словно не только сам, но и предки его до девятого колена увидели свет в пределах Эллады, да и не где-нибудь, а в самом Коринфе, законодателе изящной речи. Лишь одно слово позволил он себе произнести с едва заметным, намеренно подчеркнутым акцентом, и смысл намека был понятен, но упрекнуть наглеца не представлялось возможным.

– Взаимно. Дальше!

– Признавая, что благоволение божеств распростерлось над высокоблагородным и трижды достопочтенным царем Антагу, а равно и соправителем и сыном его, наиблагороднейшим и дважды высокочтимым царем Даматру – жизнь, здоровье, сила! – мой повелитель не считает себя вправе противостоять ясно выраженной воле тех, кто управляет миром смертных…

Понятно. Уже пятое посольство за три недели. Птолемей верен себе. Он выдавливает уступки по капле, словно иудей, торгующий на иерусалимском рынке. Впрочем, он всегда был таков. Интересно, что будет сдано сегодня? Финикия, Сирия, Самария им и так уже потеряны. Там стоят гарнизоны Одноглазого. Архипелаг? А какое, собственно, отношение имеет Египет к Архипелагу, особенно после Саламина? Чтобы контролировать острова, нужно, как минимум, иметь флот. Золото? Но об этом договорились в прошлый раз, выкуп уже начал поступать…

– …готов признать Царя Царей Антагу старшим братом своим, владыкой Ойкумены и покровителем обоих Египтов, вознести моления во благо Антагу в храмах и ежегодно присылать великомогучему Антагу, а также и волнопокоряющему Даматру дары, размер которых следует обговорить отдельно…

Ого! Это уже было интересно. Видимо, опостылевшее армии пелузийское стояние дало-таки плоды, и Птолемей решил не особенно упорствовать…

– …если Антагу, Царь Царей, со своей стороны, признает законность и правомочность царствования пер'о Птолемея – жизнь, здоровье, сила! – да славится имя его, над Верхним и Нижним Египтом! А также и право потомства пер'о Птолемея – жизнь, здоровье, сила! – да славится имя его, наследовать по прямой линии египетский престол…

Так-так-так!

– …в случае же, если вельможи, незаконно захватившие земли, по праву принадлежащие светломудрому Антагу, как-то: Селевк, мелех Вавилонский, Лисимах фракийский, Кассандр, называющий себя базилевсом Македонии, откажут Царю Царей в повиновении, пер'о Птолемей – жизнь, здоровье, сила! – да славится имя его, как почтительный младший брат окажет посильную помощь своему старшему брату Антагу в усмирении мятежников, при условии, что часть их земель будет отдана под опеку Птолемея – жизнь, здоровье, сила! – да славится имя его…

Сокровеннейшие вещи говорил египтянин. Такое не произносят на людях, и спустя века историкам остается лишь гадать, были договоренности или нет. Сейчас следовало бы величавым мановением прервать посла, но Антигон плохо представлял, как именно мановеют. Поэтому он просто взмахнул рукой. Быть может, не величаво, зато вполне недвусмысленно.

– Хватит. Теперь говорю я. Но сперва…

Спектакль закончился. Откуда-то сверху рухнул гулкий удар гонга. Златовышитые завесы медленно поднялись, и потрясенные послы обнаружили, что при аудиенции присутствовали свидетели. И немало. Едва ли не сотня.

Улыбающиеся лица: светлоглазые македонские, подвижные эллинские, лупоглазые персидские. Даже пара ироничных иудейских усмешек. И, конечно же, горбатый нос Рафи Бен-Уль-Аммаа, Антигонова любимца, начальника славных доблестью людей кельби. Сразу после Газы их услуги были оплачены на двадцать лет вперед, и нынче кельбиты – вернейшие из верных! Многим из людей достославного Рафи Бен-Уль-Аммаа уже пожалованы и серебряные панцири гетайров…

Восемьдесят три свидетеля. И у каждого на шее – витая цепь, сплетенная из филигранно выполненных тигриных голов, – знак власти тысячника.

Медно-красная плешь египтянина посерела.

Происшедшее противоречило всем канонам дипломатии.

Но, воистину, правила утверждаются победителями.

– Вы все слышали, соратники?

Оттолкнувшись о подлокотники, Антигон величественно вознес себя над присутствующими. Это нетрудно было сделать при его росте, усугубленном тремя ступенями подножия трона.

– Лаг, укравший Египет, – щеки послов-македонцев дернулись, – полагает себя умнее всех! Крокодилье отродье, – плешь египтянина стала пунцовой, – ошибается. Ларец!..

Резкий щелчок пальцев – и пышно, гораздо наряднее базилевса одетый раб, низко поклонившись, поднес Антигону перламутровый ларец.

Откинутая крышка не скрывала содержимого.

– Смотрите, соратники! Вот письма. Было бы слишком долго читать их, но поверьте на слово: они одинаковы! Мелех Вавилона Селевк еще полтора месяца тому признал меня старшим братом и Царем Царей на условиях, уже известных вам. Как и Лисимах, царь Фракии. А Кассандр, называющий себя базилевсом Македонии, просто интересуется, на каких условиях Царь Царей сохранит его презренную жизнь…

Улыбки тысячников расширились донельзя.

– Но самое интересное… – Антигон таинственно понизил голос, – то, что адресованы все эти письма не мне…

В этот миг даже слоны позавидовали бы размерам ушей присутствующих.

– Потому что не я Царь Царей! Не был им! И никогда не буду!

А теперь – пауза. Только очень короткая. И:

– По какому праву становятся царями? Во-первых и в главных, по праву ихора*, текущего вместе с кровью в жилах. Но царственная кровь Македонии иссякла. Значит, по праву заслуг?

Еще одна пауза. На сей раз исполненная задумчивости.

– Заслуги заслугам рознь. В Великом походе никто из нас, называющих ныне себя царями, не запятнал себя трусостью. Но разве не я был первым, кто вышел на тот берег Нила? И значит, Египет должен быть моим. Разве не мои синтагмы приняли ключи от вавилонских ворот?! И следовательно, не кто иной, как я, правомочен называться мелехом Двуречья! Наконец, разве не я – старейший из архонтов, покинувших некогда в свите Божественного пределы Македонии?! Да, род Антипатра знатнее моего, но совсем ненамного. И Кассандр перечеркнул заслуги предков, пролив священную кровь нашего юного царя Александра… Я могу выбирать. И я в силах добиться того, чего пожелаю. Но…

Теперь – молчание с оттенком доверительной грусти.

– Того, что удовлетворило бы Лага или Селевка, – мало для Антигона! Для чего мы создавали державу, соратники? Неужели для того, чтобы кто-то стал фараоном, а кто-то мелехом?! Мы – македонцы! Мы все – македонцы! Потому что македонец – не тот, кто рожден в Македонии, а тот, кто понял однажды: есть нечто высшее, нежели кровь. Можно быть персом – и македонцем, эллином – и македонцем, иудеем – и македонцем! Македонец для меня – всякий, умеющий ценить людей не по крови и стремящийся к невозможному. Вы понимаете?

Они поняли. Они ловили каждое слово, и лица их были похожи на лица детей, слушающих добрую сказку, к которой еще не дописан конец.

– Вот в чем была суть идеи Божественного! Но он оказался слаб и духом и телом. Он поставил себя выше людей и надорвался, потому что царь, оторвавшийся от народа, уже не царь! Да простятся ему ошибки! И да не простятся они тем, кто ради жалкого тщеславия готов возродить раздробленность Ойкумены! Египет для египтян! – говорит Птолемей, и египтяне согласны с ним. Вавилон для вавилонян! – вопит Селевк, и халдейские торгаши подпевают ему. Македония для аборигенов! – верещит Кассандр, и ему рукоплещет деревенщина, не знающая, как велик и прекрасен мир без границ. Безграничный мир!

Не глядя, Антигон принял и прижал к груди поданного из-за высокой спинки трона, спокойного, как обычно, Гоната.

– И ни я, ни сын мой, ни внук не успокоимся, пока нет созданной нами и разорванной мерзавцами державы! Потому что под властью ползучих ни в Египте, ни в Вавилоне, ни в Македонии не будет места нам, македонцам! Мы будем лишними везде! И я! И ты, Ксенофан! И ты, Кейхусрау-Фаррух! И ты, Арридей! И ты, Спарток! И ты, Гамилькар! И ты, храбрый Исраэль Вар-Ицхок! И ты, мой Рафи Бен-Уль-Аммаа…