Вливаю свое настроение в день, как молоко в горячий шоколад. Сегодня запало розановское: “Чтобы есть – нужен рот. Но губы нужны, чтобы один человек нежил другого, лелеял другого, ласкал другого. Чтобы он томил другого таким томлением, когда человек забывает, на небе он или на земле”. Беззастенчиво закрыла кассу и свалила в три часа дня. В маршрутке думала о твоих губах. Шла и вздрагивала от предвкушения.
Ловить мужчин неинтересно, интереснее ловить мужские мечты, фокусированные на тебя. Они, как весна, обещают что-то неопределенное и оттого сладкое.
Запах смолистых листочков, распускающихся на тополях, смешивается с дымом от костров с прошлогодней травой, волнуя ожиданием. Кто сказал, что миром правит божественный дух? Нет, запах весны и твоих подмышек правит миром.
Чувственность тоже талант. Развить свои клетки так, чтобы они трепетали еще до прикосновения, а от прикосновения мироточили? Не на чувственности ли держится аромат этой планеты? Чувственны цветы, травы, насекомые и человек – самый изысканный чувственник.
Так думала я, грезя в колыбели маршрутки о скорой встрече.
…Можно разминуться на час, на год, на квартал. А можно – как мы. Прошли с разных торцов одного дома и держали путь на разные полюса – южный и северный. Всего-то…
Сонник Миллера – престранная книга. Сколько ни пыталась распутать по нему свои сны, всегда получалась чушь. Однако посетители магазина частенько заглядывают в сей бессмысленный толкователь.
– Сегодня мне приснилось, будто я сижу в кабинете стоматолога голая. И зуб болит невыносимо. К чему бы это? – интересуется дама из администрации. – Вы не посмотрите?
– А вы сами попытайтесь разгадать… – я специально выставила сонник таким образом, чтобы посетители могли ознакомиться с его содержимым.
Дама явно расстраивается от прочитанного и с негодованием ставит Миллера на место.
– А о любви у вас есть?
– Конечно, – оборачиваюсь к полке и понимаю, что “любовь” у меня представлена весьма своеобразно: “Мардона” Захер-Мазоха, “Путь самца” Трахтенберга, “Секс в большом городе”, “Дневник порнографа”… Растерявшись, вдруг вспоминаю о томике Фицджеральда.
– Вы не читали “Ночь нежна”? Тогда возьмите обязательно.
Дверь за посетительницей захлопнулась, магазин опустел, я заварила кофе и вспомнила историю, связанную с только что проданным романом…
В восьмидесятые годы старшие школьники сдавали ленинский зачет. Процедура состояла в следующем: учеников по очереди вызывали в класс, где за столом сидела тройка: завуч, директор и классный руководитель. Сначала полагалось сдать тетрадь с конспектами ленинских работ. Затем задавали вопросы: какую газету ты читаешь? – надо было ответить: “Комсомольскую правду”, какую телевизионную программу ты смотришь? – конечно, “Время”, и на вопрос, какой твой любимый роман, все тоже знали правильный ответ: Горького “Мать”. Я держалась правильного вектора, пока очередь не дошла до последнего вопроса.
– Твой любимый роман?
– “Ночь нежна”…- выпалила я.
Сбившейся с ленинского пути ученице директриса самолично написала замечание в дневник, после чего послала его по почте!.. родителям.
И вот по прошествии двадцати лет я продаю роман Фицджеральда как самое невинное произведение о любви, нашедшееся в моем магазине. Что бы сказали представители ленинской комиссии, зачитай я им отрывки из “Дневника порнографа”, который, кстати, продается во всех книжных магазинах на Невском?
Крайности как слева, так и справа бывают отвратительны. У людей, переживших несколько волн навязываемой нравственности, в конце концов формируется свой собственный кривой-косой, но выстраданный и чем-то обоснованный внутренний ориентир. Есть он и у меня, но предлагать никому не хочу. Нравственность – вещь личного пользования. Как зубная щетка.
Сутками зависая в Интернете, Кирилл переполняется стихотворчеством до тошноты…
– На сайте “Стихи точка ру” тысячи стихов. Я стал вводить через “поиск” часто встречающиеся образы, например, “сонный лес”, “голубоглазый небосвод”, и оказалось, эти образы встречаются у разных авторов сотни раз. Я даже хочу составить список штампов русской литературы, чтобы все начинающие поэты знали их и не использовали.
Кирилл пытается делать словарную революцию, не замечая, что куда как больше штампов не в литературных оборотах, а в сюжетных линиях. Это касается не только поэзии, но и прозы. Начиная читать детектив, едва ли не с десятой страницы угадываешь убийцу. Фантастика крутится вокруг одних и тех же избитых тем: добро и зло, соответственно красивые и некрасивые воины воюют то в вымышленных городах, то на затерянных планетах. Но основной стержень миллионов художественных произведений – это вариации на тему “любовь и смерть”. Любовь может быть бессмертной, смерть может быть от любви, любовь по случаю смерти, смерть по случаю любви… – ситуации не исчерпать. И главное, ни одному писателю, каким бы модернистом он ни был, не изобрести более цепляющие темы, чем эти две – самые древнейшие. На протяжении жизни читатель неоднократно меняет свое отношение к любви и смерти. В юности его волнует смерть от любви, в старости – любовь после смерти. Жизнь есть некий график удач и неудач, на котором заметны два ощутимых всплеска: вверх – любовь, вниз – смерть. Самое интересное, когда они тесно соприкасаются, когда не остается места для прямой, когда она обрывается…
Раньше мне казалось, что настоящий роман тот, над которым можно всласть порыдать. В юности я проливала слезы над “Оводом”, чуть позже над романом “По ком звонит колокол”. Сейчас из меня невозможно выжать слезу литературой. Оттого ли что пережиты жизненные трагедии, или с возрастом закономерно притупляется восприимчивость к написанным историям, но засмеяться над текстом проще, чем заплакать. В последнее время я больше всего ценю в произведении некое настроение, чувственную волну… Если авторы забывают добавить эмоциональный драйв в свой литературный пирог или не умеют готовить соответствующую начинку, текст кажется невкусным, сколько его ни пережевывай. По этой причине большую часть романов не читаю, а пролистываю. Слишком малая концентрация драйва. Не сшибает, не уносит… Музыка в этом плане насыщеннее, сильнее. Она непосредственно действует на нервные окончания.
В книгах всегда что-то недоговаривают. Каждый автор снимает небольшой слой понятного ему бытия, но не охватывает взглядом Вселенную. Ни от одного романа дух не захватывало, как от созерцания “Звездной ночи”.
От ежедневного общения альбом Ван Гога стал затертым и лохматым, как пляжная колода карт. Пришлось деликатно спрятать его в задние ряды. От моих частых взглядов даже краска потускнела на репродукциях. Я просто съела их.
На выходных, гуляя в парке, подруга развлекалась тем, что одушевляла вещи. Делалось это следующим образом. Раиса ловила в шапку первых проснувшихся шмелей или накидывала на них куртку. Главное, чтобы жук побывал, пожужжал как следует в нашей одежде, затем мы отпускали его. Вещь после проведенного ритуала становилась одушевленной. Игра безумно понравилась детям.
А я подумала, что подобным образом “одушевила” каждую страницу альбома Ван Гога, впустив туда свои чувства и желания и поглотив желания и страсти, вложенные в картины.
Весна даже не заглядывает в магазин: нет окон. Холодный свет, пыльные прилавки и вещи. Восемь часов пребывания среди них делают и продавца неодушевленным.
По радио в десятый раз твердят о падении курса доллара, о взрыве самолета, о перестрелке в Чечне. А где-то на земле продолжается нешумный процесс распускания листьев, сосания молока детенышами, целования любимых губ. Размножаются миллионы бактерий, миллиарды вирусов, тысячи насекомых… Бесчисленные мутации внутри организмов каждый день меняют мозаику жизни на земле. Однако жизнь – давно не новость… Главные новости – из мира созданных человеком вещей – аукционы старых картин, выставки новой бытовой техники, премии за лучший бестселлер. И нет ни одного корреспондента, способного отследить настоящее событие дня, – не там ищут, не в тех глубинах, не на той высоте…
