Нахлынувшая толпа студентов отвлекла от поедания литературы.
– Что вам предложить? Линейка. Резинка. Шекспир?…
Надо заметить, что за полгода “Ромео и Джульетту” уценили дважды, после чего я купила эту грустную историю себе.
Уцененной оказалась целая серия классиков, цена сорок-сорок пять рублей.
Приметив стайку хороших книжек, представительная дама попросила отобрать ей двадцать пять штук.
– На Новый год восьмиклассникам хочу купить. В дочкином классе родители скинулись по полтиннику на подарки, на такие деньги что выберешь?
– Да, книга – лучший подарок. Зощенко, Булгаков, Хармс. Смотрите, что вам?
– Кладите подряд, главное, чтоб по цене одинаково. Они ж все равно читать не будут…
Гуляя вечером с собакой по микрорайону, то и дело натыкалась на черные безжизненные здания: школа, училище, научный институт – ни одного светящегося окна, а еще говорят, что ученье – свет. Свет теплеет в окнах, где едят и спят: весело гремят вилками и бокалами, раскладывают диваны, принимают ванну, спускают воду из бачков. Интересно, какой процент людей ночью открывает книги, а какой процент предпочитает открывать пиво?
Привезли в магазин к Новому году альбом по искусству, простоял он на полке несколько месяцев. Никто из покупателей не листал, не интересовался. А издание хорошее, с богатыми иллюстрациями. И мне все хотелось его сосватать, да никто не зарился…
Как-то заглянула в магазин заведующая студенческой библиотекой. Озиралась, озиралась на полки, и вдруг ее словно осенило:
– Вот то, что нам необходимо, – и указала на упомянутый альбом. – Отложите, я сейчас пришлю сотрудницу оформить.
Невероятно, но буквально через десять минут входит некая дама- и тоже к этому альбому…
– Сколько? Какая прелесть! Беру!
– Он уже не продается, – сообщаю с гордостью за свой товар. – За ним сейчас придут из библиотеки.
Но за сосватанным альбомом не пришли до конца рабочего дня. И завтра, и через неделю не пришли… Как девушка на выданье, книга внезапно удостоилась предложений сразу от двух женихов, но так и осталась старой девой.
Перед работой отправила конверт своей тете, от которой получила по почте материальную помощь в размере тысячи рублей. Накануне весь вечер строчила благодарственное письмо. Внутренний настрой послания, его заискивающая интонация что-то напоминали мне… Ну, конечно, корреспонденции Игоря Северянина к своей меценатке Августе Барановой! Та же приторная любезность и нарочитая заинтересованность в поддержании отношений. Я очень люблю тетю, но отчего-то вдруг стала сама себе неприятна… Возможно, и Северянин искренне искал дружбы Августы, но отношения материальной зависимости невольно заставляют нас писать слаще и предупредительнее, чем мы могли бы это сделать, будучи не обременены благодарностью… “Я пугаюсь: не обидел ли я Вас чем-либо случайно? Быть может, расстроил своими невзгодами? Тогда простите, – впредь не буду касаться этой темы. Писал же Вам на правах дружбы, откровенно. Просил, если можно, в долг… Ваш Игорь”.
Я согласна с Кириллом, что многие поэты – несчастливые люди. Далеко ходить не надо – признания на книжной полке. “Чем больше хочешь отдохнуть, тем жизнь страшней, тем жизнь страшней…” А. Блок. Цитат масса. При этом я понимаю, что счастье и несчастье – величины относительные и неизмеримые в каких-либо единицах, и все же литераторы постоянно сетуют, что на душе им тяжело, на сердце невесело. Есть у меня, правда, подозрение, что несчастных людей среди писателей и неписателей примерно одинаково. Опять-таки не проверить. Но вот в чем проблема: если истеричка домохозяйка воет, запершись в четырех стенах, то писатели несут свое нытье в массы. Тысячными тиражами!!!
Кирилл – светлый поэт. Счастливый. Это непривычно. Это вы-зы-ваю-ще!
– Я счастлив уже три года… (Поясняю: три года назад Кирилл повстречал свою Музу.) Когда мне говорят, что я не прав, я отвечаю: я-то счастлив, а вы? Что вы можете предъявить в качестве доказательства правильности вашего пути?! Наверное, тот, кто счастлив, имеет право учить! А кто несчастлив, может лишь поделиться опытом своих ошибок…
По теории Кирилла люди делятся: на “серых” – их около девяноста процентов (в отношении счастья они – ни рыба ни мясо); на “светлых” (продвинутых в плане духовных радостей) и “темных” (которые хуже всех на свете) – по пять процентов соответственно. Задача продвинутых в том, чтобы осветлить как можно больше “серых”. Вот почему при каждой встрече Кирилл наставляет меня на путь и конкретно не советует читать шибко страдающих авторов…
– Ты пойми: кто счастлив, тот и прав. Триста лет поэты и писатели в России ноют. А я хочу писать о тихом, уютном счастье, согревающем, как огонь в камине. Счастье – это тот рубеж, на котором многие писатели ломаются. Может, мы еще не научились писать о покое, о счастье? Если нет трагедии, так, значит, и писать не о чем, – Кирилл заварил себе чаю и уселся на коробки с учебниками.
– Искусство порождается страстями, – раньше я так думала…
– Прекрасное может быть порождено и наивысшим покоем, и блаженством.
– Совершенный покой безмолвствует. А мне нравятся стихи, в которых есть действие, чувственность…
– Тебе нравятся стихи, порожденные страстью, – Кирилл поморщился. – Они ближе земному человеку, они его прошибают. Но мне хочется писать от просветленности, от умиротворенности. Я научился отличать любовь от страсти. И хочу говорить о любви радостно, без этих бесконечных стенаний и страданий. Именно такой стиль в литературе востребует двадцать первый век. Появится новая поэзия, светлая, богоугодная!.. В ней не будет разорванного сердца и вывернутой наизнанку окровавленной души – того, к чему мы привыкли.
– Но ведь искусство рождается из разорванного сердца, – по этому пункту меня трудно переубедить.
Однако “светлые” не сдаются…
– Нет, нет и еще раз нет! Долой разорванные сердца! Пусть поют сердца счастливые, спокойные! – теперь Кирилл мерил шагами крошечный пятачок перед прилавком и проповедовал стройным рядам классиков и новомодных литераторов. – Писать о счастье на самом деле труднее, чем о беде. Беда всегда тронет сердце, а вот счастье мы любить не привыкли! Радоваться за счастливых и сопереживать им не умеем! Как не умеем и сами быть счастливыми. Так давайте же хоть в литературе начинать учиться радостному восприятию жизни!
– Давайте, только мне вот, например, интересно: отчего человеку больше счастия – от жизнеутверждающей литературы или от хорошего питания?… – у меня всегда такие мысли перед обедом.
Кирилл приготовил светлый отпор моему примитивизму, однако поток студентов, как прибой, смыл остатки нашего диалога…
Каждый день надеваю разные перчатки. Серую и розовую, коричневую и серую, розовую и черную. Двух одинаковых не найти. Клиника?
Раньше, когда я отдалялась от нормы, меня аккуратненько впихивали в рамки, если надо – задвигали, наконец, уминали изо всех сил. Теперь “норма” удалилась на космическое расстояние, и никто уже не рискует реанимировать ее в моей жизни.
Сегодня нашла одну серую, одну розовую перчатку. Серая – колючая, шерстяная, розовая – тонкая шелковая. Вызвала такси в семь утра. “Ждите вишневую „Волгу“ через три минуты”.
Ненавижу утренние сумерки. Особенно зимние. У переезда зависли, электричка перематывалась, как фотопленка. Где-то спали дети возле записки “Ушла в аптеку”. Где-то спала моя мама. Где-то ждал меня ты. Весь мир кружился вокруг думающих друг о друге, вспоминающих, плачущих и видящих друг друга во сне.
Я домчалась до тебя, но не успокоилась. Потому что ничто не может утишить вращение вангоговской ночи… Уходя от тебя, надела одну серую перчатку свою и одну черную огромную твою. Розовая куда-то исчезла…
Может, когда найду две одинаковых, жизнь наладится.
В Кодексе бусидо меня заинтересовала следующая история. “В Китае однажды жил человек, которому нравились драконы, и вся его одежда и обстановка в доме были украшены их изображениями. О его глубоком увлечении этими существами стало известно драконьему богу, и в один прекрасный день перед окном этого человека появился настоящий дракон. Говорят, что человек этот умер от страха”. Нечто похожее случилось со мной, когда перед моим окном появилась настоящая любовь. Я долго призывала ее и трепалась о том, что она есть то единственное, ради чего стоит жить… Но как только любовь приблизилась ко мне, я испугалась так, что едва не убила – сначала ее, потом себя…
