– Не будь такой жестокой, – дрожащим от едва сдерживаемых слез голосом взмолилась я. – Не надо так шутить. Мне больно видеть твою беспечность. Ты и не заметишь, как искалечишься!

Думаю, окажись перед лицом Элизабет докрасна раскаленная кочерга, я испугалась бы намного меньше. Неужели ей доставляло удовольствие испытывать судьбу? В конце концов я не выдержала и горько разрыдалась, но страх за Элизабет мигом высушил мои слезы. Я открыла глаза... Элизабет, поднеся распятие к самым губам, бестрепетно целовала его!

Я пронзительно закричала, чувствуя, как у меня подкашиваются ноги. Элизабет успела меня подхватить.

– Жужанна, дорогая моя, прости! Я вовсе не собиралась тебя пугать. Просто хотела кое-что доказать тебе.

Она усадила меня на диван и села рядом, нежно поглаживая меня по щекам, пока я не отважилась вновь открыть глаза. Элизабет поднесла к моему лицу плотно сжатый кулак, затем начала медленно разгибать пальцы. На ее белой ладони лежало распятие. Я отпрянула и снова непроизвольно зажмурилась, однако Элизабет сурово приказала:

– Не трусь. Посмотри на меня. Слышишь? Смотри на меня!

Я увидела, что блестящий нательный крест не причинил ни малейшего вреда ее коже. Дрожащими пальцами я коснулась губ Элизабет и не обнаружила на них ни единой ранки. Улыбаясь, Элизабет взяла мою руку, повернула ее ладонью вверх и попыталась передать мне крест. Я снова закричала:

– Не надо! Он обожжет меня... Так уже было.

– Послушай, Жужанна. – Голос Элизабет звучал сурово, как у взрослого человека, уставшего от глупых детских капризов. – Давно ли ты уверяла меня, что солнечный свет тебя спалит? А теперь ты нежишься в его лучах. То же самое и с распятием. Оно обжигало тебя, поскольку ты принимала за истину каждое слово Влада. Но сколько можно жить под гнетом чужих суеверий?

Не дав мне опомниться, Элизабет опустила распятие мне на ладонь и плотно сомкнула мои пальцы. Все это произошло так неожиданно, что я даже не вскрикнула. Раскрыв ладонь, я минуту или две просто смотрела на сверкающий крестик и вдруг как будто очнулась от долгого безумия. Распятие было холодным, его острые края слегка царапали ладонь, но оно ничуть не обжигало. С таким же успехом я могла бы держать золотую монету или какую-нибудь безделушку.

– Ну как? – улыбнулась Элизабет. – Теперь ты убедилась, что держишь всего-навсего кусочек металла, и только. Но Влад верит в силу распятия, и мы сыграем на его суевериях. Идем к Харкеру. Ты наденешь распятие ему на шею.

Я сделала так, как она велела, удивляясь своей силе и неуязвимости. Стряпчий, разумеется, спал. Элизабет подошла к нему.

– Отныне, дорогой Джонатан, – начала она, нарочито старательно выговаривая каждое слово, – ты будешь носить это распятие постоянно. Даже если цепочка порвется, крест должен всегда находиться при тебе. Если Влад... если граф, – тут она обернулась ко мне и с усмешкой подмигнула, – начнет тебе угрожать, заслоняйся от него распятием. Это его отпугнет.

Так мистер Харкер превратился в нашего лазутчика.

Через пару недель орава цыган вновь появилась во дворе замка. На этот раз они приехали в больших, вместительных кибитках. Их размеры сразу же позволили мне прояснить кое-какие детали замысла Влада. Сомнений не оставалось: он покидает замок, и если не навсегда, то на очень долгий срок. Естественно, вместе с остальными цыганами приехал и воздыхатель Элизабет, но их вторая встреча была сугубо деловой. Разговор шел о том, кто и как отправится в путешествие. Влад избрал самый безопасный для себя способ – плыть до Англии по воде. Нам с Элизабет кружной путь ни к чему, и мы, отправившись в Англию кратчайшей дорогой, будем дожидаться там появления Влада.

В каждую кибитку могло поместиться несколько больших ящиков с землей (еще один смехотворный предрассудок Влада: он убежден, что может покинуть Трансильванию, лишь захватив с собой изрядное количество родной земли). При виде цыганских повозок меня вновь захлестнул гнев: значит, Влад спокойно бросает нас здесь! Я стала умолять Элизабет сделать все, что в ее силах, дабы незамедлительно уничтожить "дорогого дядюшку". Она сомневалась в успехе, твердя о неподходящем времени (знать бы, что она скрывает, не желая меня "тревожить"!). Я настаивала. Наконец она согласилась и сказала, что возложит эту миссию на Харкера, но будет им управлять.

Она действительно отправила Харкера, выбрав наиболее уязвимый для Влада дневной час... Увы, наша затея провалилась (или Элизабет "помогла" ей провалиться?).

Я заставила себя сесть за дневник, чтобы унять охватившее меня волнение и побороть страх. Сейчас вечер. Недавно ко мне приходил Влад. Мы не виделись почти месяц, но я не удивилась переменам в его облике. Естественно, он помолодел. Из волос исчезла седина, лицо слегка порозовело. Он находился в приподнятом настроении и решил напоследок еще раз поиграть в "щедрого дядюшку".

– Осталось ждать всего сутки, – с улыбкой объявил он. – Завтра вечером Харкер будет твой.

Я, добросовестно изобразив на лице растерянность и беспомощность, скорбным голосом произнесла:

– Ты бросаешь меня здесь и обрекаешь на голод. Не думай, будто я ничего не знаю.

Брови Влада изогнулись, выражая притворное удивление. Он прижал руку к своему безжизненному сердцу.

– Я? Помилуй, Жужанна. Неужели Элизабет настолько опутала тебя своими сетями, что ты забыла, кто является твоим настоящим благодетелем? Так позволь тебе напомнить: я. Только мне ты обязана своей красотой, да и самим существованием. И сейчас, моя дорогая, я не бегу от тебя в Англию, а еду, чтобы осмотреть... кое-какую свою собственность. Мне таки удалось найти способ освободить нас обоих. Напрасно ты упрекаешь меня, будто я не подумал о тебе. Первой моей мыслью была мысль о твоем благополучии, а потому я оставляю тебе англичанина. Когда все будет готово – а это случится раньше, чем ты успеешь проголодаться, – я обязательно вернусь за тобой.

Мне не хотелось встречаться с ним глазами. Глядя в окно... туда, где была свобода... я отрешенно молвила:

– Аркадий исчез.

Влад – опытный лицемер. Он тут же продемонстрировал крайнее изумление, смешанное с весьма правдоподобным страхом. Все это выглядело вполне убедительно, но меня уже не одурачишь.

– Что?

– То, что ты сейчас слышал, – чужим, холодным голосом ответила я.

Это была правда. В ожидании скорого отъезда из замка (у меня было стойкое ощущение, что я покидаю замок навсегда) утром я спустилась в подземелье. Я не могла уехать, не взглянув в последний раз на моего дорогого Аркадия, над безжизненным телом которого было пролито столько слез.

Его усыпальница оказалась пуста. Тело исчезло! (Я настолько подавлена, что не в состоянии даже плакать.) Исчезло бесследно, остался только деревянный кол. Я повалилась на сырую, покрытую пятнами плесени землю и зарыдала. У меня не было сомнений, что это чудовище Влад не пощадил даже останки Каши. Наверняка он совершил над телом брата какой-нибудь гнусный ритуал. И сейчас, видя его лицемерие, я, подобно трем Мариям у открытой гробницы[13], потребовала от него объяснений:

– Куда ты дел тело Аркадия?

Влад наморщил лоб, отчего его брови сомкнулись, будто две грозовые тучи. Побагровев, он закричал:

– Что, дождалась? Твоя любезная Элизабет творит за моей спиной свои мерзкие делишки и вероломно сваливает всю вину на меня! И ты веришь! Ты веришь любой чудовищной клевете, которая исходит из ее уст. Теперь Элизабет бросила тебе новую кость, и ты тут же вцепилась в нее, да еще, я уверен, начала строить планы, как бы поизощреннее отомстить мне. Я не стану больше тебя предостерегать. Зачем, если ты безоглядно веришь ей, а не мне, своему благодетелю? Одно успокаивает: очень скоро ты убедишься, насколько же ты была глупа, доверившись ей и отвернувшись от меня... Только учти: тогда уже будет поздно молить меня о помощи!

Он порывисто вышел, и, как всегда, его уход сопровождался громоподобным ударом дверью. Но на сей раз двери так досталось, что по ней наискось пробежала трещина.