Близилось Рождество. В воздухе уже тянуло морозом. Чтобы масло не застыло, его приходилось постоянно держать у плиты. Дети таскали в ведрах воду и заливали отменные катки; то и дело кто-нибудь падал, и бедняге приходилось возвращаться домой в продранных на коленях штанах. Яростный северный ветер долгими ночами терзал флюгера. Никто не охотился, но из леса доносились глухие звуки, похожие на стрельбу: это сосны трещали от мороза.

С того дня как маркиз де Санта Клаус встретил в подземном ходе Блеза Каппеля, который спустился туда вскоре после него, намереваясь поискать Золотую Руку, но нашел только носовой платок маркиза, а потом еще и потерял очки, — с того дня двое мужчин встречались несколько раз. Ковчег короля Рене не сходил у них с языка. Маркиз показал ризничему свой детектор — прибор, напоминавший компас, но тот признался, что больше доверяет своей ореховой палочке.

Кроме того, маркиз де Санта Клаус вновь повидался с бароном и с учителем. Он нанес визит мэру Нуаргутту, землевладельцу и добрейшему человеку, к сожалению несколько испорченному собственным богатством, и доктору Рикоме, низенькому плешивому толстяку, мечтавшему о кабинете врача-специалиста в Нанси. В ресторане «У святого Николая-батюшки», где папаша Копф по-прежнему потчевал его прекрасными кушаньями, он свел мало-помалу знакомство с Хагеном, Корнюссом, Тюрнером, полевым сторожем Виркуром. И однажды познакомился с Золушкой. Девушка произвела на него сильное впечатление.

Аббат Фукс загодя уединился с трудами Бурдалу, Боссюэ и других великих мастеров церковного красноречия и двадцать первого декабря, в четвертое воскресенье поста, произнес во время службы вдохновенную проповедь.

После мессы он повстречал учителя. Может быть, дело было в том, что близилось Рождество и священника точила мысль об опасности, которая грозит во время праздника бриллиантам, украшающим раку? Как бы то ни было, аббат Фукс был не в духе.

— Ну, господин Вилар, — язвительно обратился он к учителю, — вы, как всегда, побалуете нас к Рождеству кошачьим концертом в республиканском вкусе?

— Эх, господин кюре, а вы, как всегда, собираетесь отслужить три свои мессы? Вам больше по душе «Полночь, христиане»[8], а я предпочитаю «Песнь отправления».

Негодующий священник хотел возразить, как вдруг побледнел и прижал руку к сердцу. Он зашатался, рот его приоткрылся. Не поддержи его Вилар, он бы опустился наземь.

— Что такое, господин кюре, что с вами? Вам плохо? Ну ничего, просто небольшая слабость… Но, знаете, вы ведете себя неразумно. Смеетесь над врачами — легко сказать! Сами видите, как оно бывает!

Кюре медленно приходил в себя.

— Ничего, ничего, мой милый. У меня закружилась голова. До чего глупо! Если бы не вы, я рухнул бы на землю!

— Вы уверены, что у вас хватит сил дойти до дома, или, лучше, я вас…

— Благодарю, господин Вилар, благодарю. Я уже чувствую себя совершенно уверенно.

Немного позже учитель повстречался с ризничим.

— Смотрите, Каппель, наш кюре что-то сильно сдал. Сейчас я с ним виделся, и у него закружилась голова. Вам нужно бы немножко его потиранить, заставить его полечиться. Уж вы мне поверьте. Я антиклерикал, это дело решенное. Но человек есть человек. Если с аббатом Фуксом приключится несчастье, я буду в отчаянии.

Учитель вернулся в школу. У него была назначена репетиция.

Каждый год на Рождество духовой оркестр и хоровая капелла исполняли «Песнь отправления». Музыканты стояли на Церковной площади и поджидали, когда кончится рождественская служба: сигналом им служило появление первых прихожан.

В этом году Вилар решил «нанести сильный удар». Он мечтал о том, чтобы антиклерикализм в полный голос заявил о себе церковникам. Он удовольствовался бы исполнением «Карманьолы» или «Дело пойдет», но боялся, что это придется не по душе жителям городка. Поэтому он задумал символическое попурри: исполнять традиционную «Песнь отправления», перемежая каждый куплет припевом из «Карманьолы» и «Дело пойдет»:

Мортфонский духовой оркестр и мортфонская хоровая капелла ждали в боевой готовности во внутреннем дворике школы.

— Что, ребятки, все здесь? Ну-ка, разом! Vigoro[9]. Внимание, тарелки!

Он отбил такт рукой. Ударили тарелки. Духовой оркестр грянул:

подхватил хор. Снова ударили тарелки, и оркестр продолжал:

Тем временем м-ль Софи Тюрнер по прозвищу матушка Мишель, сидя за фисгармонией в зале благотворительного общества, управляла хором мальчиков и девочек, которые, скосив глаза на елочку, доставленную двумя дровосеками под присмотром Каппеля, поскольку приближался праздник 25 декабря с раздачей подарков от мэрии, репетировали старинный итальянский рождественский псалом, привычный и трогательный:

Из дома в дом ходил почтальон, разносивший каталоги подарков из универсальных магазинов Парижа и Нанси; матери и их потомство яростно оспаривали друг у друга эти каталоги, потому что кроме изображений кукол и заводных поездов в них имелись выкройки восхитительных платьев.

Постучался почтальон и к Катрин Арно.

— Минуточку, господин «Дед с мешком», — отвечала девушка. — Тут вам что-то, кажется, хотели отдать.

— Ах вот как! — воскликнул Дед с мешком, который догадывался, в чем дело.

Из-под стола, над которым склонилась маленькая девочка, что-то писавшая карандашом, выполз карапуз. Он приблизился к почтальону и робко протянул ему запечатанный конверт, украшенный немецкой гашеной маркой, приклеенной хлебным мякишем. Адрес на конверте гласил:

— Вы только подумайте! — поразился Дед с мешком. — И что же ты просишь у Деда Мороза?

— Конструктор, — с опаской признался малыш, сознавая всю безмерность просьбы. — А у Деда Мороза есть конструкторы?

— То есть, то нет, — с сомнением в голосе ответил почтальон.

Девчушка поспешно дописывала:

Уф!

Девчушка сунула письмо в конверт, запечатала, надписала адрес: «Господину Деду Морозу, на небо, над Мортфоном» — и улыбнулась почтальону, который полюбопытствовал, что она попросила.

— Да так, ничего… — ответила малышка.