— Итак, я ничего не понимаю. Давайте спустимся, если не возражаете.

Маркиз исследовал стену под окном. Ни малейших повреждений. Впрочем, это не имело значения. Заложив руки за спину, он принялся расхаживать взад и вперед. Аббат Фукс уселся на тачку под навесом, пристроенным к ризнице. С разочарованным видом он провожал маркиза глазами.

— Все это самое настоящее чудо — не в божественном смысле, разумеется, но все-таки чудо.

— Простите мне мою настойчивость, господин кюре, но вы так-таки уверены, что на почве не было никаких отпечатков?

— Совершенно уверен. Мой ризничий Блез Каппель может вам подтвердить. А мы тщательнейшим образом исследовали землю, можете не сомневаться.

— Но этого быть не может! Должны же были остаться хоть…

Священник развел руками:

— Что я могу возразить? Не было следов. Я…

Он осекся. Маркиз уже не слушал его. Он смотрел в пустоту.

— Мы допустили ошибку, — сказал он. — Мы побоялись довести наше рассуждение до конца. Нам следовало сказать: он мог бежать только через окно. Значит, он непременно должен был оставить отпечатки на земле в саду. Как же могло случиться, что ни вы, господин кюре, ни Блез Каппель их не заметили? Что это за отпечатки ухитрился оставить непрошеный гость, которые невозможно обнаружить?

Оба помолчали. Маркиз поиграл своим моноклем. Наконец он объявил:

— Я могу объяснить вам это чудо. Оно совершенно детское!

Казалось, это слово необыкновенно его развеселило. Он разразился хохотом.

— Детское! Прежде всего такой вопрос: тот, кто на вас напал, был высокого роста, не правда ли? По меньшей мере, метр семьдесят пять?

— Именно так.

— Я был в этом уверен.

— Но как вы догадались? — удивился священник.

— Да попросту если бы он был пониже ростом, чем метр семьдесят пять, то на земле неизбежно остались бы такие отпечатки, что вы бы их заметили!

— Вот как? У вас необычный способ разъяснять загадочные явления.

— Сейчас поймете. Окно приподнято над землей на высоту…

— Два метра шестьдесят пять.

— Превосходно. Теперь представим себе, что человек ростом в один метр семьдесят пять сантиметров ухватился за край окна. Он повис на руках. На какое расстояние его ноги не достигают до земли?

— Ну… Метр семьдесят пять — рост человека. Добавим еще сорок сантиметров на руки. Итого, два метра двадцать пять. До земли этому типу недостанет сорока сантиметров.

— Вот эти сорок сантиметров, господин кюре, — объяснил маркиз, доставая из угла сарая ходули, сложенные там в большом количестве: такие ходули имеются во всех французских школах и благотворительных обществах. — Шестого декабря этот тип приходит сюда. Вы возглавляете шествие в честь святого Николая: он может орудовать совершенно спокойно. Он хватает ходули, проникает в ризницу, которая оказалась не заперта на ключ, поднимается в помещение на втором этаже и из окна спускает ходули на землю, а потом устраивает засаду — прячется в шкаф в ризнице. После нападения он, перепрыгивая через ступени, взлетает на второй этаж, вылезает из окна и, побарахтавшись на весу несколько секунд, нащупывает ногами упоры на ходулях. Затем ему остается только удалиться на ходулях, как какому-нибудь мальчишке, покуда Блез Каппель яростно роется в стенных шкафах зала, принадлежащего благотворительному обществу. Разумеется, он оставил отпечатки — углубления от ходулей в земле. Но как раз такие отпечатки не могли вас насторожить: вы же искали следы подошв. Тем более, господин кюре, что у вас здесь ежедневно бывают дети, и вы привыкли, что они в любое время дня шныряют на этих деревяшках по вашим аллеям. Вы обратили на отпечатки не больше внимания, чем хозяйка — на следы кур и уток у своего порога.

— Ах ты Господи! — простодушно воскликнул священник. — Ну конечно, там было много дырок от ходулей. Они тут круглый год. Их не видно только тогда, когда земля совсем пересыхает. И впрямь, дело-то детское.

А вот чтобы до этого додуматься, нужна была не детская сообразительность. Но маркиз и в торжестве был скромен. Он лишь улыбнулся.

Затем он пожелал рассмотреть анонимное письмо, которое пришло в начале предыдущего месяца. Оно не внушило ему никаких важных мыслей. Тогда он попросил, чтобы ему показали раку святого Николая. С нее разговор свернул на Золотую Руку.

— Да будет вам! — заметил священник. — Золотую Руку короля Рене санкюлоты просто-напросто бросили в тигель. Все эти истории о спрятанном ковчеге — сплошная чепуха. Жаль только, что мой милейший Каппель вот-вот свихнется на этом вздоре. Вообразите, он считает, что это дело его чести. «Ризничий спас Золотую Руку, — говорит он, — ризничий отыщет ее и вернет церкви!»

Маркиз откланялся.

«Первые итоги таковы, — размышлял он. — Необходимо изучить всех обитателей Мортфона ростом в метр семьдесят пять и выше».

Этим утром португальский аристократ совершил ряд действий, мало совместимых с дворянским достоинством. Он извлек свои часы и резким ударом разбил стекло. Казалось, это привело его в восторг; далее он достал из кармана перочинный нож. Аккуратно ухватившись за одну из пуговиц пиджака, он перерезал нитки, соединявшие ее с материей. Затем с еще более удовлетворенным видом перерезал черный шелковый шнур своего монокля, равно как и один из шнурков от ботинок. На этом он не успокоился. Его словно обуял дух разрушения, и в пылу страсти он снял шляпу и сорвал с нее ленту, а затем вырвал перо из своей авторучки. Затем он преспокойно направился к ювелиру Тюрнеру и попросил вставить ему стекло в часы. Пока Тюрнер рылся в своих коробочках, отыскивая стекло нужного размера, маркиз исподтишка следил за ним. Следил он и за его сестрой Софи Тюрнер, которую все называли матушка Мишель. Затем он пошел к портному и попросил пришить ему пуговицу; зашел к галантерейщику и перебрал двадцать видов шнура и наконец решился на покупку; у торговца обувью он не спеша выбрал себе шнурки и примерил пару ботинок; у шляпника спросил ленту, которая по тону полностью гармонировала бы с его шляпой, и подобрать ее удалось далеко не сразу; у торговца книгами и писчебумажным товаром он придирчиво осмотрел множество перьев для авторучки, прежде чем сделать выбор.

Таким образом ему удалось вблизи и без спешки рассмотреть изрядное число коммерсантов. Затем он заглянул в несколько кафе и в каждом что-нибудь выпил и наконец на основании всех этих поступков пришел к малоутешительному выводу: в Мортфоне живет множество народу ростом метр семьдесят пять и выше.

После обеда он первым делом нанес визит школьному учителю.

Был четверг, уроки в школе не проводились. Г-н Вилар, расположившись за кафедрой в безлюдном классе, проверял сочинения и мурлыкал «Карманьолу». Он с места в карьер произнес перед маркизом небольшую речь, явно не замечая заключавшихся в ней противоречий.

— Я, господин маркиз, не привык стесняться в выражениях. Я, что называется, неукротимый республиканец. Свобода, равенство, братство — в эти три слова я верю, и, не отрицая того, что знать много способствовала развитию литературы и искусства, я ее осуждаю. Поймите меня хорошенько: я не касаюсь личностей, я осуждаю сам принцип. Я за упразднение привилегий. Вы не рассердитесь на меня? Я человек непримиримый. А теперь, когда на этот счет мы объяснились, верьте мне, господин маркиз: я очень рад, что Мортфон стал пристанищем для столь достойного человека, как вы, для представителя элиты. Я всего лишь безвестный школьный учитель, и ваше посещение — большая честь для меня.

После обмена любезностями маркиз спросил:

— Нет ли в муниципальной библиотеке каких-нибудь интересных исторических документов, касающихся этих мест? Я имею в виду время после Революции.

Учитель стал было перечислять труды, не представлявшие интереса для гостя, и маркизу пришлось намекнуть на Золотую Руку.