Валентин сел на кровать. По-прежнему все спали. В дальнем углу храпел Максимыч Стукач. Вечером они с Максимычем поменялись местами: из-за того что Максимыч храпел по ночам, его переместили в дальний угол палаты, где он меньше мешал всем остальным.

«Итак, – думал Валентин, – они уже и здесь подобрались ко мне, теперь и больница перестала быть безопасной. Только что я был на волосок от смерти. Конечно, они придут снова, и тогда мне конец. Помощи ждать неоткуда, потому что никто не считает угрозу реальной. Никто, кроме Иисуса, но он не собирается мне помогать. Спаситель, который никогда никого не спасает! Я на месте собаки, попавшей в виварий. Учёный на месте подопытного животного, и должен послужить для какой-то неизвестной науки. Неотвратимо должен послужить, хочет он этого или нет. У собаки всё-таки есть какая-то надежда».

Валентин стал вспоминать, бывало ли, чтобы собаки сбегали из вивария, и не смог вспомнить ни одного такого случая.

«У них тоже нет никакой надежды, они тоже чувствуют неотвратимость гибели. Сейчас я это знаю точно!» Чем больше Валентин думал о животных в виварии, тем больше утверждался в мысли, что этого не должно быть. Так же хорошо он понимал, что ничего с этим поделать он не сможет. Выпусти на свободу животных – наберут новых, ничего изменить невозможно. Как не может он сказать и тем, кто его преследует: «Не стоят все ваши исследования одной жизни, никто не имеет права лишать жизни живое существо, нельзя оправдать убийства никакими научными интересами. В конце концов, поставьте себя на место этого живого существа!» Он стал вспоминать о том, как сам принимал участие в подобной научной деятельности, начиная от первой зарезанной им лягушки, на первом курсе. То, что так нужно делать, ни у кого не вызывало сомнений. Он вспоминал. Это было насилие! Всем нужно было переступать через себя, чтобы разрезать первое животное. Кому-то это давалось легко, кому-то нет.

«Так устроен мир. Наука и медицина без этого не могут существовать. Люди вообще-то хищники и ведут себя, как и положено хищникам. Неужели этот человек, пусть даже это Иисус Христос, хочет изменить мир? Таких чудес не бывает! Это не воду превращать в вино. Мир изменить невозможно! Никакому Христу это не по зубам!» – Валентин лёг спать. – «Пусть убивают, если таков мир и если изменить его невозможно».

Вот так же, когда-то давно, в детстве, когда он жил в деревне у бабушки, он лежал ночью в постели и смотрел в потолок. Он боялся проспать рыбалку. Но тогда у него впереди была жизнь, полная чудес! Сейчас впереди не было ничего.

Решение созрело внезапно: «Я пойду в виварий и выпущу на свободу хотя бы одну собаку! Мир изменить невозможно – и черт с ним! Но я устрою маленькое чудо! Хотя бы для одной собаки!» Валентин надел халат, тапочки и, стараясь производить как можно меньше шума, направился в коридор. Санитар спал, сидя за столом, перед ним на столе лежали те самые заветные ключи. Валентин босиком прошел мимо стола и, взяв ключи, пошёл дальше. Это была первая удача. Подойдя к выходу из отделения, он увидел, что рядом с дверью никого нет, только из туалета раздавался шум воды из крана. Там был, скорее всего, санитар, дежурящий у входа. Послышались звуки закрывания крана, медлить было нельзя. Валентин быстро открыл дверь, вышел на лестницу и запер дверь с наружной стороны. Это была почти свобода!

Выйдя из больничного корпуса, Валентин совершил ошибку: вместо того, чтобы перелезть через ближайший забор, который освещался фонарями, он пошел к темному хозяйственному двору. Перемахнув через забор хозяйственного двора, он оказался во власти сторожевых собак, которые с лаем набросились на него. Валентин был покусан собаками, схвачен охраной, доставлен сначала в приёмное отделение, где ему была оказана медицинская помощь, затем, с забинтованными руками и ногами, вновь оказался в своей палате.

Во сне Дмитрий был дирижером симфонического оркестра, и что-то его непрерывно раздражало. Музыканты в полумраке готовились к выступлению, листали ноты, потихоньку опробовали свои инструменты. Дмитрий обернулся в зрительный зал. В зале было абсолютно темно, но чувствовалось, что он огромных размеров и полон зрителей. Дмитрий посмотрел в сторону оркестра и понял, кто его раздражает. Это был добродушный человек с большим красным носом, который неловко держал в руках альт. Ноты у него рассыпались, и он неуклюже, одной рукой пытался их собрать. Дмитрию сразу стало ясно, что это не музыкант, он решительно подошёл к красноносому и с возмущением забрал у него инструмент.

– Что вы здесь делаете? Как вы здесь оказались? Вы не владеете инструментом! – возмущался Дмитрий.

Красноносый с рассеянной улыбкой пожал плечами.

– Что вы вообще умеете? – раздраженно спросил Дмитрий.

– Рисовать, – добродушно ответил красноносый.

Он достал откуда-то блокнот и остро заточенный карандаш и стал им рисовать прямо перед лицом Дмитрия. Он моментально нарисовал самого Дмитрия, затем пошли другие лица, фигуры… Он точно схватывал характер, чувства. В несколько чудесных штрихов и линий он рисовал законченную картину. У Дмитрия захватывало дух! Это было чудо! Рядом с Дмитрием стояли ещё какие-то люди, в том числе иностранцы, с восхищением смотрели за движением карандаша, говорили что-то одобрительное, кивали головами.

– Вы же чудесный художник! Зачем вам музыка? – то ли сказал, то ли подумал Дмитрий.

– Рисовать просто. Вот играть… Ох как тяжело! – ответил красноносый и просящим взглядом уставился на Дмитрия.

– У нас кто что умеет, тот то и делает. У вас в России всё наоборот! – сказал на ломаном русском языке не то немец, не то голландец, показывая пальцем на красноносого.

Красноносый кого-то очень напоминал, но Дмитрий никак не мог вспомнить: кого. Он неуверенно протягивал руку, прося вернуть ему альт.

– Нет, вы всё испортите! – сказал Дмитрий, отвернулся от красноносого, и… проснулся.

Проснувшись, Дмитрий пытался удержать в памяти прекрасные рисунки из сна, и какие-то мгновения ему это удавалось, но потом он проснулся окончательно, и всё исчезло, кроме неясного впечатления, которое рассеялось со словами…

– Доброе утро, мальчики! Ну, как же вы любите поспать! Наверно, сны очень захватывающие, ну прямо никак не оторваться!

– Что это за цирк! Что ты здесь делаешь?! Ты с ума сошла! – заорал Станислав.

Дмитрий наконец-то понял, что элегантная медсестра с кокетливой шапочкой на голове

– это Эллочка, жена Станислава.

– Нет, мой милый, я не сошла с ума! Сумасшедшим денег не платят за то, что они сумасшедшие. Я здесь теперь работаю. Мальчики! Я ваша новая медсестра – Лачугина Элла Николаевна. Прошу меня любить! И не орать на меня, как мой пупсик.

– Доброе утро!

– Доброе утро!

– Здравствуйте.

– Мы рады видеть вас, божественная Элла Николаевна! – воскликнул Скомарохов.

Эллочка приблизилась к Станиславу:

– Дорогой! Это мой сюрприз для тебя! Ты уже догадался?

Станислав демонстративно бухнулся на кровать и повернулся лицом к стене.

– Протрите ваши глазки, мальчики, и на процедуры! – пропела Эллочка и неуловимо игривой походкой выпорхнула из палаты.

Иисуса в это время в палате не было, он вставал рано и уже куда-то ушёл.

– Какой потрясающий эффект! – радовался Скомарохов. – Моя жена так бы не смогла – ужасно боится больниц.

– Станислав! А, по-моему, это замечательно, что ваша жена будет здесь работать, пока вы тут лежите.

– Какое «работать», Дима! Она за один день тратит столько, сколько здесь за год не заработает! И потом, если кто-то узнает?! Жена работает медсестрой – это моветон! Каждый должен заниматься своим делом!

– Моветон?! Да что вы говорите! Вспомните царскую семью! Великие княгини – сёстры милосердия!

– То было другое время! Была война, и не в психушке же они работали, а на фронте!