— Мукачев? То ж наше мисто! — закричал Гирич, переходя на украинский язык и не замечая этого. — Василь, чуешь? Вин був у Мукачеви!

— Чую, батько, — отвечал Василь, тоже охваченный волнением. — Только говори по-английски, отец, а то ты забылся, тебя не понимают, — добавил он.

— Ох, извините меня, мистер Робинсон! — спохватился Гирич. — Я совсем потерялся от радости. Да не молчите, расскажите нам, бога ради, о нашей родине! Ведь я родился на Верховине — рукой подать от Мукачева!

— О, я так рад, что могу вам рассказать о родных местах! — просиял Джим. — Там очень-очень хорошо. При мне строились новые селения, больницы, школы в селах. В долинах сажали апельсиновые и мандариновые деревья, разводили новые виноградники…

— Чуешь, Василь: мандариновые деревья! — снова воскликнул Гирич.

— Чую, батько! — отвечал Василь. Мальчик грудью навалился на стол и не сводил глаз с рассказчика.

— А в горах возле Мукачева я встретил маленького пастушонка, которого отправили учиться в Ужгород, в музыкальную школу, потому что у него оказались большие способности и он хорошо играл на скрипке, — продолжал рассказывать Джим.

— Пастух — в музыкальную школу?! Чуешь, Василь? — отчаянным голосом сказал Иван Гирич.

— Чую, — раздался мрачный ответ.

По-разному слушали Джима Робинсона школьники. Бэн и Вик Квинси, которые уже третий день были на скудном пайке, отдавали больше внимания оладьям, хотя и прислушивались к тому, что говорил певец. Пат сидела, вытянув тонкую шею, боясь пошевельнуться. Господи, куда она попала! И страшный призрак того, что на Парк-авеню называлось «красной опасностью», маячил перед ней в образе высокого человека с опущенными плечами. Девочка молчала и даже не отвечала на тихие вопросы Чарли, который то и дело спрашивал, почему она ни до чего не дотрагивается. Впрочем, соседки Пат тоже рассеянно относились к оладьям: и Нэнси и Мери плохо верили тому, что рассказывал Джим Робинсон, но так удивительно было то, о чем он говорил, что они слушали затаив дыхание и могли бы слушать так целую ночь.

«Вот где я стала бы поэтессой!» — вздыхала про себя Нэнси.

Василь внимал рассказу с тяжелым, гнетущим чувством. Для него это не было сказкой. Земля, которая лежала далеко за океаном, была великой землей славян, к которой принадлежал он сам, в которой родился он, родились его отец и дед. Первым и самым естественным порывом было сорваться с места и бежать, лететь в эту страну. На миг он забылся, представив себя уже на родной земле. Но тут же оглушительно затрещал за окном полицейский мотоцикл, и мальчик очнулся. Тяжелая, мучительная зависть, знакомая всем, кто стремится к заведомо недоступному, поднималась в нем. И потому так сдвинулись брови и такие угрюмые глаза были у Василя.

Джим Робинсон рассказал о том, как он был в Москве на празднике Первого мая. Это был праздник молодости, и девушки танцевали на украшенных гирляндами площадях. Сияло солнце, ветер шевелил алые флаги, и было столько музыки, так певуч и полнозвучен был весь город, что певец почувствовал себя в родной стихии. Он шел по улицам и пел вместе со всем народом, и со всех сторон тянулись к нему сотни дружеских рук, и незнакомые люди заговаривали с ним.

Еще и еще вспоминал «черный Карузо»…

Подошла Салли, тронула его за рукав.

— Джим, — сказала она, — и у нас сегодня должна быть музыка. Помни, ты обещал нам петь… Но раньше мы послушаем нашего маленького друга — Василя. Он сыграет нам на своей скрипке.

И она ласково кивнула мгновенно покрасневшему мальчику.

Играть при этом знаменитом на весь мир певце? Играть вот так, без всяких нот, на старой, дедовской скрипочке? Василь робко посмотрел на отца, на Чарли…

Но кругом уже хлопали крепкие рабочие ладони, кричали свои ребята, и Василь вышел из-за стола и взял скрипочку, завернутую, как ребенок, в большой платок.

Все затихло. Робкий, дрожащий звук, похожий на крик ласточки, вырвался из скрипки. За ним взлетел, внезапно окрепнув, второй, и вот уже серебристые, хрустальные звуки рассыпаются, бегут, догоняют друг друга и вдруг взмывают все вместе и парят высоко, там, где свободно гуляет ветер, где ходят прозрачные розоватые облака и радуга цветистой аркой подпирает небо.

Длинные пальцы мальчика побелели в суставах — так крепко он держит смычок. Блестит влажный лоб, пересохли губы.

Какую песню, сладкую и незнакомую, но дорогую всем, играет Василь! Последний звук как глубокий, во всю грудь, вздох.

Василь видит перед собой озаренное внутренним огнем лицо.

— Спасибо тебе, мой мальчик, я получил огромное наслаждение, — говорит Джим Робинсон, схватив тонкую, бледную руку. — У тебя душа большого музыканта, и ты будешь им, клянусь моей жизнью!

А кругом хлопают так, что вот-вот рухнут хрупкие стены домика, и отец Василя гордо смотрит на радостно-смущенного сына.

— А теперь спой нам ты, Джим, — говорит Цезарь, пряча трубку и приготовляясь к новому удовольствию. — Ты спой, а Джордж Монтье будет тебе аккомпанировать.

Улыбающийся Джордж берет гитару.

Темные пальцы пробегают по струнам. Раздается мягкий, бархатистый аккорд. Джим Робинсон выходит на середину комнаты.

Сейчас люди Горчичного Рая вновь услышат этот голос, прославленный на весь мир, голос, которым одинаково восторгаются короли, президенты и простые люди.

Но в этот момент распахивается дверь, и в комнату входит новый гость.

— Мистер Ричардсон! — радостно восклицает Салли и спешит навстречу гостю. — Джим, друзья, вы знакомы с мистером Ричардсоном? Он учитель Чарли, наш друг.

Ричи жмет ей руку и кланяется Джиму.

— К сожалению, мэм, я уже больше не учитель, — говорит он просто. — Сегодня в полдень меня уволили.

Кто-то громко ахает, кто-то со стуком опускает на стол сжатые кулаки.

Пат Причард, пользуясь тем, что все заняты учителем и даже Чарли не обращает на нее внимания, проскальзывает к дверям. Скорее, скорее уйти! С нее довольно! Сейчас здесь разразится буря, и тогда не поздоровится мистеру Милларду, и мистеру Сфикси, и всем тем, кто выгнал из школы Ричи. Пат Причард не понимает, за что выгнали Ричи, он довольно милый преподаватель.

Но, вероятно, Большой Босс лучше знает, почему не следует держать Ричи в школе. Ма говорит, что у Большого Босса замечательная голова и он никогда не действует наобум. Как знать Пат, прав или виноват Ричи! Вот он ворвался сюда, к этим неграм, как в свой собственный дом, и здоровается за руку с Салли и с певцом, как будто они ровня.

Пат Причард потихоньку выбралась на крыльцо.

Было уже совсем темно. Несколько фонарей и свет, идущий из лавчонки напротив, слабо освещали дорогу и тротуар. В открытую дверь лавки Пат могла видеть развешанные у полок конфеты-хлопушки — предмет вожделения здешней детворы, мешок соленых земляных орехов, коробки с жевательной резинкой, нарезанную рыбу, жарящуюся на сковороде, и двух-трех рабочих, закусывающих у стойки. Ох, и зачем только она пошла в этот Горчичный Рай! Вон как здесь темно и неуютно! И какие здесь страшные люди!

И вдруг глаза Пат различили стоящую у противоположного тротуара машину. Она смутно угадывала знакомые очертания автомобиля, в котором ее мать ездит на ферму Милларда за свежими яйцами и творогом для самого Босса. Нет, не может быть, чтобы она ошиблась! Вон и светлый чехол торчит на заднем сиденье. Пат содрогнулась.

И почти тотчас же из автомобиля раздался хорошо знакомый, железный голос:

— Патриция, я тебя вижу. Подойди сюда, Патриция.

Ватными ногами девочка пересекла улицу и подошла к автомобилю.

Мать сидела за рулем в своей неизменной шляпке, похожей на заклепку, и в серых перчатках.

— Садись!

Девочка покорно села. Однако Образцовый Механизм не спешил трогаться с места.

— Когда мне сказали по телефону, что моя дочь отправилась к мальчишке-негру, что она забыла всякий стыд и всякие приличия, я не поверила, — начала миссис Причард. — Все же я решила самолично проверить и убедиться, что все это ложь и гнусный поклеп на мою дочь. Я бросила приготовление торта и салата и приехала сюда. Я увидела в доме вдовы Робинсон свет и услышала голоса многих людей. Первая часть сообщения оказалась справедливой: в доме были гости. При мне в дом вошло несколько человек — негров и белых самого низкого положения. Но я все еще не верила, что среди этих людей может находить удовольствие моя дочь. И вот сейчас я убедилась, что это правда!..