— Кто этот педагог? Назовите его имя! Кто его рекомендовал? — раздались нетерпеливые голоса.

— Это младший учитель, преподаватель литературы мистер Ричардсон, — ответил директор. — А рекомендовал его к нам в школу доктор Рендаль.

Все взгляды обратились на доктора, который продолжал невозмутимо курить.

— Ага, док, стало быть, вы поставляете красный товар? — угрюмо сказал Сфикси. — Это похоже на вас. А знаете, в этом можно усмотреть желание специально воспитать новое поколение в коммунистическом духе. Наша комиссия по расследованию антиамериканской деятельности может вами заинтересоваться.

— Бросьте, Сфикси, я не из пугливых! — Доктор Рендаль вынул трубку изо рта. — Ричардсон — отличный педагог и был таким же отличным офицером американского флота, я видел его характеристику. На его руках больная старуха мать. Я хорошо знал его покойного отца, капитана торгового парохода, и готов поручиться, что сын ничем дурным не занимается.

— Это зависит от точки зрения, док, — отозвался со своего места Тернер. — Иной считает хорошим то, что другой определяет как дурное.

— Джентльмены, вопрос настолько серьезен, что я считаю пустую болтовню совершенно неуместной, — внушительно сказал Босс. — Мак-Магон только что сообщил мне, что у него имеются свидетели вредной и опасной деятельности этого педагога. Сейчас сюда будут вызваны два ученика, которые смогут подтвердить все сказанное о Ричардсоне и дать нужные пояснения. — Он кивнул директору: — Можете позвать мальчиков.

Присутствующие ждали в напряженном молчании. Доктор Рендаль свирепо курил. Мак-Магон сделал знак Хомеру, тот вышел и почти тотчас же вернулся, ведя за собой директорского сына и его друга Роя Мэйсона.

У мальчиков был по-разному смущенный вид. Фэйни все помаргивал белесыми ресницами, как будто ему трудно было вынести блеск такого высокого общества. Рой Мэйсон держался преувеличенно прямо и откидывал назад голову самым гордым и независимым образом. Казалось, ему совершенно нипочем выступать перед советом попечителей. Впрочем, оба «свидетеля» старались держаться поближе друг к другу и изредка обменивались многозначительными взглядами.

— Вот, сэр, ученики, о которых я говорил, — сказал директор.

— Позвольте, джентльмены, неужели вы всерьез придаете значение таким свидетелям? — спросил доктор.

— А почему бы и нет? — снова вмешался Тернер. — Дети куда наблюдательнее взрослых. От них ничто не скроется.

— Итак, мальчики, назовите нам прежде всего ваши имена, — сказал Большой Босс.

— Ученик седьмого класса Ройяль Мэйсон, сэр, — отрапортовал первый.

— Ученик седьмого класса Фэниан Мак-Магон, — как эхо, повторил второй.

— Мой сын, джентльмены, первый ученик. Его одноклассник — сын сквайра из Натчеза, — сказал директор. Он обратился к «свидетелям»: — Джентльмены из попечительского совета хотят услышать, что вы можете сообщить им об учителе мистере Ричардсоне. Предупреждаю: вы должны говорить только то, что слышали сами.

— Хорошо, сэр, — сказал Рой, закусывая пухлую нижнюю губу.

Босс откашлялся.

— Нам сказал директор, — обратился он к мальчикам, — что вы заметили в мистере Ричардсоне, в его поступках и высказываниях нечто такое, что не соответствует поведению истинного американского патриота. Это так?

Рой утвердительно кивнул:

— Да, сэр, я это давно заметил. С тех самых пор, как пришел в эту школу. Мистер Ричардсон постоянно говорит о равенстве всех людей, и он очень любит всех цветных у нас в классе. Постоянно их отличает, ставит им самые высокие отметки…

— Ну, это еще не такая серьезная вина, — громко сказал доктор Рендаль. — Это еще не повод для обвинения человека.

Никто не обратил внимания на его слова. Все взгляды были обращены на Мэйсона.

— Ну что же ты замолчал? Припоминаешь еще что-нибудь? — спросил Босс.

— Еще он постоянно восхваляет Джона Брауна и его время и говорит, что прошло время настоящих людей и благородных поступков… Помнишь? — обратился Рой к Фэйни.

— Еще бы не помнить! — подхватил тот. — Это он сказал, когда его любимчик — черномазый Робинсон из нашего класса — написал сочинение о Джоне Брауне…

— Ого, негры начали писать о Джоне Брауне! — произнес молчавший до тех пор Парк Бийл. — Это знаменательно. Весьма, весьма знаменательно! — повторил он торжественно.

В то время как два «свидетеля» давали свои показания, присутствующие по-разному проявляли свое отношение к ним. У Сфикси была торжественная физиономия с выражением: «Я так и знал!» и «Что я вам говорил!» Редактор «Новостей» начал выказывать некоторые признаки заинтересованности: он приоткрыл сонные глаза и переводил их с одного мальчика на другого, делая, видимо, какие-то свои заключения не слишком веселого свойства. Тернер подался вперед на своем кресле и, казалось, с любопытством не только прислушивался, но и принюхивался к каждому слову: его подвижная мордочка так и ходила, так и подергивала маленьким чутким носом. Директор банка наблюдал все происходящее со снисходительным терпением человека, которому все это глубоко безразлично. Зато Миллард все более хмурился и мрачнел. Тяжелел его подбородок, тяжелели глаза, тяжелели руки.

Да, он знал, что сейчас во всем мире идет страстная, напряженная борьба: собираются все, кто устал от войн, собираются мужчины и женщины, старики и молодежь, говорят о дружбе народов, о долгом, счастливом мире, о каких-то неслыханных правах и свободах.

Но если не будет войн, значит, придется выпускать вилки, детские коляски и газовые плиты, а это куда менее прибыльно, чем снаряды и оружие… Эти проклятые разговоры о мире портят всю игру Большому Боссу. Вон у его друзей и конкурентов в Чикаго, Нью-Йорке и в других городах уже начались разные неприятности: забастовки на заводах и на транспорте, требования рабочих, какие-то бесконечные выступления ораторов, разные демонстрации. Он, Миллард, считал, что его-то это не может коснуться.

И вдруг оказывается, что здесь, в его суверенных владениях, тоже завелся этот зловредный, опасный дух!

Большой Босс сидел с таким выражением лица, как будто его только что смертельно обидели.

Один только доктор Рендаль всем своим видом выказывал равнодушие к тому, что здесь происходило. Он отвернулся к окну, и, если бы было возможно, он, по всей вероятности, с удовольствием заткнул бы уши или ушел бы отсюда.

Но беспокойство за своего любимца Ричардсона, боязнь оставить его на произвол этих людей приковала доктора к месту.

Между тем Фэйни, весь напыжась от гордости, что его слушают самые именитые и богатые люди города, старался выложить как можно полнее и скорее все, что ему известно:

— Вот, значит, когда Чарльз Робинсон написал это сочинение, Ричи, то есть, я хочу сказать, значит, мистер Ричардсон, очень хвалил и его и Джона Брауна за то, что тот так здорово расправился с белыми. А Робинсон тогда, значит, говорит, что Браун — его любимый герой, а мистер Ричардсон говорит, что это, мол, правильно и что Браун и впрямь герой, а Чарльз тогда говорит…

— Ну-ка, погоди минутку, — остановил его повелительным жестом Миллард. Он обратился к директору школы: — Второй или третий раз уже мне приходится слышать об этом негритенке. Это что же, тот самый, который отказался тогда дать полиции свои оттиски?

— Тот самый, сэр, — отвечал Мак-Магон. — Он и так был чересчур боек для цветного, а тут еще учитель внушает ему разные неподходящие идеи. Конечно, мальчишка вообразил себя чуть не избранной натурой, и когда мистер Хомер очень деликатно отстранил его от участия в живых картинах, он на него чуть не с кулаками набросился.

— Да не чуть, а просто с кулаками, — пробасил со своего места Хомер. — Это опасный тип, джентльмены.

Фэйни, все время порывавшийся что-то сказать, не выдержал.

— Ты о выборах расскажи, отец, — вскричал он: — как Робинсон организовал всех цветных и белых ребят и как явился мистер Ричардсон и поддержал их!

Однако Мак-Магон не рискнул рассказать о выборах: при этом могло обнаружиться много невыгодного для него. Поэтому директор ограничился тем, что заметил: