. — Покажите нам рабочие записи Павла, блокноты, кассеты мы быстро посмотрим и уйдем», — говорят.

Часа четыре ходили по квартире, все перевернули. Было видно, надо было хоть что-то забрать. Просмотрели все видеокассеты, на одной был нашумевший фильм Юрия Хащеватского про Лукашенко «Обыкновенный президент». Забирают. «Зачем?»— спрашиваем. «Вы же понимаете, что это мы не можем ни взять». Взяли блокнот, с записями пятилетней давности, дискеты времен учебы в институте.

Тут им по рации передают: «Главное — найти карты».

Какие еще карты? Оказывается,понадобились карты Беларуси или Литвы. Вдруг один из рывшихся в шкафу завопил: «Понятые, внимание! Карта!» Достает ее и внимательно рассматривает. «Товарищ, — говорю, — успокойтесь, это же карта Брюсселя!» Наконец, начались «Новости» на ОРТ и мы узнали, что произошло на самом деле. Стали выпроваживать «гостей»: «Идите, нам надо внучку спать укладывать». А Лиза веселая ходила. Ей исполнился всего годик и она была рада видеть столько людей в доме. Ходила за следователями и все дудела им на дудочке.

Примерно так же прошли обыски в квартирах Димы Завадского и Славы Овчинникова.

28 июля.

В 3 часа ночи нас на разных машинах отвезли в Гродно, в изолятор временного содержания Ленинского РОВДа. Там, как оказалось, нас уже ждали и встретили сурово, но вежливо. Один из сержантов сообщил, что в каждом выпуске новостей российских телеканалов передают сообщения о нашем аресте. Стало как-то полегче.

Опять личный досмотр. В камеру разрешили взять только сигареты, а вот зажигалку — нет, не положено. Камера в ИВС чуть побольше собачей конуры — полтора метра на два с половиной. Дверь обита железом, открывается только для небольшого прохода. В ней, на уровне 1,5 метра от пола, сделано маленькое окошко-«кормушка» и врезан «глазок». Первые дни после ареста проходят именно в таких изоляторах и это самое тяжелое время. Именно в первые дни, рассчитывая на стресс, следствие давит на человека, морально и физически. Именно во время содержания в ИВС следователи выбивают показания и ломают людей. Именно в первые дни получают показания, которые лягут в основу обвинения. Если человеку хватит сил продержаться 3-7-10 дней до перевода в следственный изолятор либо следственную тюрьму, то шансы выйти с минимальными потерями заметно возрастают.

Укладываюсь. Минут через десять начинает неметь рука, затем — нога, потом вся правая часть тела. Переворачиваюсь на другой бок — все повторяется. При этом бьет дрожь то ли от холода, то ли от нервов. Чтобы создать минимум комфорта, снимаю рубашку, сворачиваю и подкладываю под голову. Из «толчка» идет страшная вонь — небольшая труба от канализации специально выведена наружу, и камера просто заполнена зловонием. Заткнуть трубу нечем, разве только пачкой из-под сигарет. Но надо заставить себя заснуть, забыться... Часы отобрали при личном досмотре, поэтому приходится по внутреннему распорядку изолятора.

День начинается с уборки камеры. В полдень обход изолятора совершает начальник. Как ни странно, майор оказался внимателен и вежлив.

— Какие-то проблемы?

— Нечем прикурить.

— Ну, я всегда на обход беру спички и сигареты. Майор отсыпал спичек и оторвал кусочек серы от коробка.

— Может у вас газеты есть? У меня в сумке книга, можно ее получить?

— Книгу мы вам дадим, но с газетами напряженка. Как себя чувствуете, жалоб на условия нет? — интересуется майор.

— Холодно.

— Ничего, держитесь. Что-нибудь придумаем, — посочувствовал майор Саливончик.

Книгу мне вернули, принесли и газеты, правда, милицейские. О том, что в понедельник появились первые протесты по поводу ареста группы ОРТ, в них ничего не было. Между тем, арест журналистов ОРТ получил широкий резонанс.

Департамент печати и информации российского МИД сделал специальное заявление и выразил надежду на разумное разрешение конфликта. На следующий же день белорусского посола в Москве пригласили в Министерство иностранных дел России и попросили прояснить ситуацию. 70 белорусских журналистов подписали обращение Белорусской ассоциации журналистов в защиту сотрудников ОРТ и направили его белорусским и российским властям, в ООН, структуры Европейского союза, Международный хельсинкский комитет: «Мы требуем немедленного освобождения Павла Шеремета, Дмитрия Завадского и Ярослава Овчинникова. Мы требуем открытого и справедливого расследования преступлений против свободы слова в Беларуси. Происшедшее с Павлом Шереметом — не только расправа с неугодным журналистом, но еще и попытка запугать нас, заставить замолчать. Мы обращаемся ко всем, для кого свобода слова не пустой звук. Павлу Шеремету, Дмитрию Завадскому и Ярославу Овчинникову нужна ваша помощь!».

«Международная амнистия» объявила арестованных сотрудников ОРТ узниками совести. Это был первый за последние десять лет случай, когда узниками совести объявлялись граждане бывшего Советского Союза. Но, сидя в ИВС, ничего этого я, понятно, не знал.

… Примерно в 17.00 в изолятор привозят еду. Это нельзя назвать ни обедом, ни ужином, поскольку кормят один раз в сутки. (Правда, с нашим «подселением» по утрам стали давать чай). Кормежка в ИВС — это последнее прощание с волей: сюда еду привозят из прикрепленной столовой или кафе, поэтому пища здесь — еще не тюремная баланда. Нормальный общепитовский борщ, потом в ту же миску — второе с мясом, затем кружка чая и полбуханки хорошего хлеба. Таков суточный рацион. Воду в старых пластиковых бутылках в камеру приносят надзиратели.

Неожиданно выдергивают на допрос. Дела о нарушении границы еще со времен СССР ведет КГБ, а потому конвой тоже«гэбэшный». За мной пришли двое молодых парней. Блондин с электрошокером, надевая наручники, осведомился:

— Знаешь, что у меня в руках? Это — электрошокер. Я надеюсь, что применить не придется.

— Я тоже...

На конвой и надзирателей лучше внимания не обращать. На эту работу обычно набирают молодых, которые, чувствуя собственную неполноценность, стараются самоутвердиться за счет унижения других. Например, этот блондин по имени Игорь — обычная «шестерка», но вел себя, словно следователь по особо важным делам. Тратить на таких силы не стоит: на вашу судьбу этот конвойный никак не повлияет, но будет мелко мстить и пакостить (например, сильно зажмет «браслеты» на руках). Каждый раз перед выездом из тюрьмы Игорь предупреждал, что если при выходе из машины я крикну что-нибудь друзьям, родным или журналистам, то он применит электрошок. Но я все равно перекрикивался. Конвойный бесился и пакостил: передадут адвокаты на допросе пачку сигарет, а он доложит дежурному и сигареты заберут.

По статистике, около 70% сегодняшних сотрудников Комитета — это люди, проработавшие в системе менее пяти лет. Мне попался совсем молодой следователь с однолетним стажем. Звали его Борис Николаевич, фамилия — Рагимов. Худой, сутулый и лопоухий Рагимов производил впечатление интеллигентного и мягкого человека.

— Рад с вами познакомиться, Павел Григорьевич, а то раньше только по телевизору видел.

— Лучше бы по другому поводу...

Первая встреча с Рагимовым — это как-бы и не допрос. Следователь просто хотел познакомиться. Тем более, что мой адвокат Гарри Погоняйло должен был приехать в Гродно только через два дня. Познакомились. Никто никому толком ничего не сказал. На все мои вопросы о дальнейшей судьбе сотрудников ОРТ Рагимов отвечал уклончиво, переводя стрелки на прокурора по Гродненской области. Но в конце беседы успокоил: «Не волнуйтесь, есть все основания отпустить всех троих под подписку о невыезд». На этом наше первое общение со следователем и завершилось.

29 июля.

С утра — маленькая радость: перевели на первый этаж, в камеру, где сидят еще двое. Передвигаться теперь уже почти невозможно, зато за разговорами о жизни время летит быстрее. В камере оказались совсем молодой парень Андрей и мужик лет сорока — Саша. Андрей попался, когда по-пьяному делу вытащил магнитолу из машины, Саша отсиживал пятнадцать суток за драку с милиционерами. Днем какая-то женщина принесла мне, Диме и Славе три передачи: порезанные колбасу, сыр, хлеб, немного шоколадных конфет, мыло, зубную щетку, пасту и даже полотенце. Эту женщину никто из нас не знал, не увидели мы ее и после освобождения. Но всегда найдутся люди, которые помогут. Тот же майор Саливончик — все, что нам принесли, распорядился передать в камеры, хотя зубную пасту в железном тюбике иметь при себе запрещено.