Бродка вопросительно взглянул на портье. Марко смущенно потупился.

— Я скрыл от вас, что Кайзерлинг знал о сейфе. Я ему рассказывал. Вы должны понять, синьор. Кайзерлинг подошел ко мне после похорон… Он с теплотой отзывался об Арнольфо, и я подумал, что он очень хорошо знал моего друга. Кроме того, Кайзерлинг на чем свет стоит ругал Фазолино, который так плохо обошелся с бедным Арнольфо. Он утверждал, что с ним самим поступили точно так же. А еще Кайзерлинг заявил, что ждет подходящего случая, чтобы отплатить Фазолино. Вот тогда-то я и рассказал ему о документах, которые хранились в сейфе Арнольфо. Но как он завладел ключом?

Дисплей в нижней части записи показал, что взлом — а как его еще называть? — произошел ночью после похорон Арнольфо, уже после того, как Кайзерлинг говорил с Марко. Но все это не объясняло, каким образом Кайзерлинг раздобыл ключ. Бродка задумался.

— Неужели каждый, кто имеет ключ, может войти в комнату с сейфами?

— Как правило, мы сопровождаем постояльца до двери в комнату с сейфами, а затем следим за безопасностью. Мы исходим из того, что в комнату входят только те люди, у которых есть ключ от сейфа.

— То есть отмычку вы бы не заметили?

— Честно говоря, нет, синьор. У нас еще никогда не было случая, чтобы кто-то воспользовался отмычкой. Боже мой, мне ужасно неприятно! Я вообще не имел права предоставлять Арнольфо сейф. Он ведь не жил в отеле. Вы не пожалуетесь на меня, синьор?

— Кто дежурил в ночную смену в тот день?

— Подождите… Это было вчера, вчера дежурил Алессандро. Очень надежный человек. Не знаю, как такое могло случиться. Должно быть, Кайзерлинг выбрал первый удобный случай, когда я не дежурил. И что вы теперь будете делать?

— А что бы вы сделали на моем месте? — вопросом на вопрос ответил Бродка.

Портье ответил, почти не раздумывая:

— Конечно же, я заставил бы Кайзерлинга говорить. Как он раздобыл ключ?

— А где мне найти этого Кайзерлинга?

— Как я уже сказал, он живет в Гаете, сто километров к югу от Рима, на побережье. Городок не очень большой, так что найти его не составит особого труда. Если хотите, я поеду с вами. В конце концов, я должен это исправить. А с Кайзерлингом у меня особые счеты. Вы наверняка понимаете меня, синьор.

Предложение показалось вполне приемлемым. Портье отелей всегда были симпатичны Бродке, поэтому они договорились встретиться на следующий день.

Вопреки всем ожиданиям, профессор Коллин снова обрел дар речи. Начал он с трудно различимых звуков, которые стал издавать спустя десять дней после катастрофы. С тех пор он с каждым днем делал успехи. Ему уже удавалось строить короткие предложения, в основном грубые приказы или злобные придирки, доводившие персонал клиники до отчаяния.

Так, например, он настоял на том, чтобы дверь в его палату на четвертом этаже оставляли открытой днем и ночью, дабы у него была возможность видеть то, что происходит в коридоре. Вскоре Коллин мог с помощью рычага управления в форме ложки водить свое кресло по коридорам; и только когда он пользовался лифтом, ему нужен был помощник, который бы нажимал вместо него на кнопки.

Главный врач, доктор Николовиус, фактически управлял клиникой, хотя номинально главой по-прежнему был Коллин. Николовиусу приходилось нелегко — Коллин выражал недовольство по поводу каждого его действия или указания. Вот уже два дня, как он добился даже того, чтобы присутствовать при сложных операциях.

Этот человек в инвалидном кресле, чье тело и одежду долго и тщательно стерилизовали перед каждой операцией, которую он хотел посмотреть, оказался почти непосильной ношей для выверенного годами распорядка дня в клинике. Многие проклинали это невыносимое привидение. Особенно страдали от придирок Коллина медсестры. Профессор беспощадно критиковал их или же приставал; ни одна из них не могла толком воздействовать на тяжелобольного человека. Большинство отказывались даже входить в его палату на четвертом этаже.

Образ жизни Коллина и неспособность двигаться поначалу отучили его от алкоголя. Но со временем, кстати, с подачи главного врача доктора Николовиуса, он стал пить даже больше, чем раньше. Он выпивал огромное количество коньяка — и это было для него единственной возможностью хоть как-то переносить свое состояние. Однако для сотрудников клиники настали еще более тяжелые времена.

Инженер, обслуживающий клинику, будучи гением технической импровизации, перестроил электрическое инвалидное кресло Коллина, и тот начал ездить в два раза быстрее, чем было предусмотрено изначально. С тех пор профессор развлекался тем, что носился по коридорам с огромной скоростью, распугивая пациентов и персонал. Казалось, что отныне Коллина интересует только алкоголь и возможность вызывать в людях самые низменные чувства.

Коллин поручил своей секретарше разузнать, где находится Жюльетт. Он назвал ей несколько мест, имен и адресов, но той нигде не оказалось. Это задание отнимало у секретарши почти все рабочее время. Но когда расспросы по телефону не дали никакого результата, Коллин потребовал от нее целый день следить за квартирой Бродки. Секретарша просидела в засаде в своей машине двенадцать часов, но тоже напрасно.

Когда на следующий день она сообщила об этом Коллину, профессор вышел из себя и стал крутиться в своем кресле вокруг оси, при этом грязно ругаясь. Секретарша испуганно вжалась в угол палаты. Коллин увидел в ее глазах страх, и это внезапно возбудило его. Он остановил кресло, направил ложку управления вперед и понесся на своем ужасном транспорте прямо на молодую женщину. Та попыталась увернуться, однако Коллин быстро отреагировал и прижал женщину к стене.

Секретарша испугалась до смерти и, не имея возможности убежать от своего мучителя, стала звать на помощь. Она ударила Коллина по голове, но профессор, уставившись на нее своим колючим взглядом, лишь немного отъехал назад, чтобы снова разогнаться. При этом его острые неподвижные колени вонзились в бедра молодой женщины. Она снова закричала — не столько от боли, сколько от отвращения, которое испытывала к этому чудовищу.

После бесконечных мучений ее крики наконец были услышаны. На помощь прибежал санитар и попытался оттащить Коллина вместе с креслом. Однако бесноватый профессор развернул свое транспортное средство и сбил санитара с ног. Падая, тот схватился за один из проводов, которые вели к батареям на моторе. Санитар рванул провод, и через миг кресло остановилось.

Всхлипывая, женщина опустилась на под. Санитар помог ей подняться, а затем вывел из палаты. Коллин остался в своем неподвижном кресле.

Когда на следующий день коллеги попытались поговорить с профессором о происшедшем, он притворился, что не понимает, о чем речь. Коллин невнятно бормотал, что упреки в его адрес надуманные и лживые, — а все потому что они только и думают, как бы от него избавиться.

Хотя секретарша Коллина не получила никаких повреждений, кроме пары синяков, главный врач, доктор Николовиус, отнесся к происшествию со всей серьезностью. Вечером он собрал весь персонал у себя в кабинете. Николовиус объяснил, что против воли самого профессора и без согласия его жены Жюльетт они вряд ли смогут перевести Коллина в дом для инвалидов. С другой стороны, состояние пациента представляет опасность как для персонала, так и для тех, кто обслуживается в клинике.

Коллин сошел с ума, вставил санитар, вызволявший секретаршу профессора, а потому недопустимо оставлять его в клинике.

Опасаясь новых припадков сумасшествия профессора, две медсестры пригрозили уволиться. А два врача-ассистента сказали, что снимают с себя всякую ответственность за здоровье пациентов — до тех пор, пока «сумасшедший» будет продолжать буйствовать в клинике.

Коллин, незаметно подкативший на своем инвалидном кресле к кабинету главного врача, все слышал. И никто не видел дьявольской ухмылки, появившейся на его лице.