— Мамина соседка заработала паралич лицевого нерва, когда гуляла в такую погоду, — заявила она, едва начав спускаться с утеса.

— Шла бы ты домой, Полин.

— И не поправилась. Левая половина лица так и осталась перекошенной на всю жизнь.

Урсула промолчала. Следующий порыв ветра убедил Полин вернуться домой, хотя она и сказала со смехом, что жалко снова карабкаться наверх, раз уж спустилась. Урсула обернулась посмотреть, как Полин поднимается по тропе, и, поймав ее взгляд, помахала рукой, чтобы не обидеть племянницу. Пляж опустел. В отеле на верхнем этаже окна были закрыты, в саду ветер срывал желтые листья с акаций и кленов.

Значит, Джеральд не был Джеральдом и у нее, строго говоря, не было прав на фамилию «Кэндлесс». Она и прежде подумывала вернуть девичью фамилию, теперь так и сделает. У подножия утеса, на соленом резком ветру, Урсула приняла решение. Она снова станет Урсулой Вик, сейчас же займется переоформлением документов. Если Джеральд сменил фамилию, почему бы ей не поступить так же, тем более что это имя ей не принадлежит?

Что же он натворил? Какой проступок или преступление побудили его отречься от своего прошлого? Обращаясь к ревущему ветру, Урсула яростно повторяла, что Джеральд способен на все. Она поверит чему угодно. Как жаль, что она так много прощала, на все закрывала глаза… Ради чего? Ответа не было.

Позволив ей все эти годы распоряжаться деньгами, оставив дом и все нажитое имущество, за исключением щедрого дара Саре и Хоуп, завещав ей будущие гонорары, Джеральд пытался расплатиться — за что? За пренебрежение, фактически бойкот, за то, что восстановил против нее детей, украл их любовь. И более того: Джеральд пытался загладить какую-то страшную вину, вынудившую его принять имя давно умершего ребенка.

Она присела на невысокую зеленую траву на гребне дюны, обхватила колени руками. В полумиле — серебристая кромка моря, белая пена, простираются бледные, тоскливые, бесплодные пески. «Имя мое Озимандия, царь царей». Рука дразнила их, подумала она, а сердце их кормило. Надо действовать, надо продать дом, как бы девочки ни противились.

— Я не хочу знать, что он натворил, — сказала Урсула вслух. — Я давно перестала задавать вопросы.

Когда она задавала вопросы? Двадцать восемь лет назад страстно хотелось узнать правду. Она была молода, и казалось, что тайну можно раскрыть. И все же была шокирована, убедившись в своей правоте. Одно дело подозревать мужа в неверности, и совсем другое — уличить его. Вот что пережила Джин, когда Ян признался ей в новой любви. Но Джеральд никогда бы не признался добровольно. Если бы Дикки Парфитт видел только, как Джеральд подошел к какому-то дому, вошел туда и вышел снова через какое-то время, это бы еще ничего не значило, но у Джеральда оказался свой ключ. У него имелся ключ от чужого дома в Лейтоне, он открывал дверь собственным ключом, словно хозяин, словно муж или давний любовник.

Она просмотрела сделанные Парфиттом фотографии. На одной старуха вышла вполне отчетливо — обычная старуха в фетровой шляпе и наглухо застегнутом пальто. На другой фотографии, вероятно, Джеральд, но лицо расплывчатое. Может быть, дом принадлежал ему? Может быть, он жил там раньше, а потом, переехав в Хэмстед, оставил его любовнице?

Урсула подумывала съездить туда, повидаться с той женщиной, поговорить, выяснить истину. Сначала это было смутной мечтой, фантазией, она бы никогда не решилась осуществить ее. Потом Урсула спросила себя: неужели она в самом деле боится? Чего тут бояться?

Пока Полин жила у них, мать часто навещала Урсулу. Раньше она приезжала раз в месяц выпить чаю с детьми и полюбоваться «стилем воспитания» Джеральда, но в августе появлялась еженедельно. Очевидно, ей хотелось побыть с Полин, поскольку она редко видела живущую в Манчестере старшую внучку, но главной целью этих визитов были разговоры о рухнувшем браке Яна.

В мире Герберта и Бетти Вик разводы случались крайне редко, за гранью вероятного. Бетти полагала, что разводятся исключительно голливудские актрисы, и то ради рекламы. Брак — нечто безусловное, нерушимая скала, реальность, подобная рождению и смерти. Любовь, совместимость супругов, иные предпочтения — все это не столь важно.

Они с Гербертом познакомились в пятнадцать лет, в двадцать один поженились, и никто из них и не смотрел на сторону. Если при ней заговаривали о неудачном браке, Бетти отвечала, что этот мужчина или эта женщина выбрали себе супругу (супруга), и придется довольствоваться таким выбором. Во всех остальных вопросах человек вправе менять свое мнение (благоразумная Бетти уверяла, что привилегия женщины — как можно чаще менять свое мнение), но здесь никакие колебания невозможны, и сердце должно хранить верность.

Развод Яна и напутал ее, и озадачил. Она все время твердила Урсуле: «Я этого не понимаю. Что он натворил? Он же выбрал Джин, правда?»

Если при этих разговорах присутствовал Джеральд, он внимательно слушал Бетти, пристально смотрел на нее блестящими карими глазами, слегка хмурился, впитывал каждое слово. Внимание зятя ей льстило, и она пускалась рассуждать дальше:

— Разумеется, Джин и сама виновата. В браке нужно давать и уступать, нужно его совершенствовать, это нелегкий труд для обоих супругов.

— Танго танцуют вдвоем, — согласился Джеральд.

Бетти никогда не слышала подобного выражения — откуда оно взялось? Не знала его и Урсула, возможно, Джеральд сам придумал. Во всяком случае, мать обрадовалась поддержке:

— Да, вот именно!

Бетти нравился Джеральд. Впервые она видела мужчину, который не отлучается из дому и при этом зарабатывает деньги. Тогда Урсула думала, что рассказы тещи интересуют Джеральда потому, что он и сам изменник. У него, как говорится, имелся шкурный интерес. Но с годами она поняла, почему он так внимательно слушал: он все запоминал, и каждая фраза Бетти пять лет спустя вошла в его книгу «Быстротечное время».

Что касается этой Джуди, которой предстояло стать женой Яна, Герберт полагал, что ее следует отхлестать кнутом.

— Как насчет «кобылки»? — предложил Джеральд.

Бетти не знала, что это такое, Урсула тоже, она еще не читала Харди. Серьезно и с одобрением Джеральд пояснил: некогда в сельской местности женщину дурного поведения сажали задом наперед на лошадь и прогоняли через всю деревню под громкую музыку и насмешливые крики. Бетти приняла все за правду:

— И правильно делали.

Она чуть не пропустила очередной визит, узнав от Урсулы, что Джеральда дома не будет: он вновь отправлялся в Девон за материалом для статьи. Даже Урсула не сумела бы убедить себя, что Джеральд содержит двух любовниц, одну в Девоне, а другую в Лондоне, так что поверила ему, не забывая о ключе от дома на Гудвин-роуд. Она решила съездить туда на разведку, пока мать и Полин присмотрят за малышами. Такой расклад устраивал всех.

И все же она боялась. В ту пору с ней часто стучалось такое: Урсула вспоминала, какой была еще недавно, шесть-семь лет назад, и говорила: нет, это не я, я не могла дойти до такой жизни, допустить, чтобы со мной так обращались, так меня использовали, этого не может быть. В зеркале она видела, как мало изменилась с двадцати трех лет. Все то же миловидное округлое лицо, все те же гладкие песочного цвета волосы до плеч, те же серовато-голубые глаза. Только умиротворенность исчезла.

Иногда она говорила себе: сейчас проснусь в родительском доме в Пурли, в кровати, где ажурный полог свисает с золотистого карниза, а на стене висит картина кисти Сесилии Мэри Бейкер и за окном — вид на южный пригород Лондона. Пойду на работу к папе, вечером почитаю библиотечные книги, посмотрю вместе с Пэм телевизор, мы пригласим Колина Райтсона выступить с лекцией на собрании Ассоциации читателей… Но она просыпалась одна в постели на Холли-маунт, слышала, как девочки, вскакивавшие летом спозаранку, болтают и смеются у Джеральда в комнате, а однажды в темноте раздался пронзительный, жуткий вопль Джеральда, и она не раздумывая бросилась на помощь…