Документ, где жандармы пишут друг другу о «провокаторе Джугашвили», правдоподобен примерно как депеша из берлинской штаб-квартиры СД своей мадридской, скажем, резидентуре, имеющая следующий текст: «К вам выехал гитлеровский шпион Вилли Швайне»…
Завербованные охранным отделением или жандармским правлением (а это разные конторы!) агенты именовались в переписке секретными сотрудниками или просто сотрудниками. Их настоящую фамилию мог знать только непосредственно работавший с агентом куратор. Кроме того, существовало особое циркулярное указание: «Сотруднику для конспирации обязательно дается кличка, не похожая на его фамилию, отчество и присущие ему качества, под этой кличкой-псевдонимом он и регистрируется по запискам и агентуре».
Более того, кличка специально подбиралась так, чтобы посторонний, по какой-то случайности или подкупом её выведавший, не смог бы провести никаких аналогий не только с фамилией, но и с полом, национальностью, вероисповеданием, внешним обликом, характерными приметами. Мужчина мог зваться «Пелагея», женщина — «Сидорыч», врач — «Мужик», слесарь — «Доцент» и т. д. Ерёмин был асом!
Если бы Сталин и в самом деле работал на жандармов, о нем сообщали бы примерно так: «К вам выехал секретный сотрудник Блондин». А то и — «Блондинка». Ну и, наконец, до революции попросту не писали отчеств через «вич».
Не «Иванович» писали, а «Иванов», не «Виссарионович», а «Виссарионов». Лишнее доказательство, что «документ Еремина» был состряпан уже в тридцатые, когда давным-давно отчества писались с «вичем».
Не зря же эту туфту в свое время отказались покупать даже румыны, чью разведку самой искусной не назовёшь… Да, кстати, бывший полицейский офицер по прозвищу «Николай Золотые Очки» действительно существовал. Но фамилия его была не Добролюбов, а Доброскок, и похоронен он в Чехии.
Так что история с «письмом Ерёмина» не более чем топорно сработанная фальшивка (а вот к книге Орлова мы ещё потом вернёмся).
Хотя… Есть категория людей, которых никакие текстологические исследования и ссылки на старые правила делопроизводства убедить не в состоянии. Историк Е. Прудникова приводит пикантный пример: некто Волков, более десяти лет назад опубликовавший книгу, где с прежним пылом называет Сталина «агентом охранки», в качестве доказательства уверяет, что «сам» Молотов рассказал в 1989 г. писателю И. Стаднюку, что Сталин и в самом деле служил в охранном, правда, был туда внедрен по заданию партии.
В чём пикантность? Да в том, что Молотов умер в 1986 г.! Стаднюк в занятиях спиритизмом вроде бы никогда не был замечен, значит, это сам Волков учудил…
Ну, и Орлов с ним, если откровенно. А нам пора вернуться в семнадцатый год, в месяц октябрь, в двадцать пятое число по старому стилю, что по новому соответствует седьмому ноября.
И хотя во французском революционном календаре октябрь назывался совершенно иначе, к нашему октябрю так и просится имя термидор!
Потому что в октябре свергли практически тех же, кого и во Франции в месяце термидоре, — трепачей-буржуа, асов болтологии…
Глава четвертая
ГОРИ, ОГОНЬ, ГОРИ…
1. «Которые тут временные? Слазь!»
Поскольку Большая История — очень уж грандиозное и масштабное предприятие, в ней, о какой бы стране и времени речь ни шла, обычно намешано всего понемножку: трагическое и комическое, кровь, слезы и веселье…
В точном соответствии с этим правилом то, что одни называют Октябрьской революцией, а другие Октябрьским переворотом, было окончательно доработано, обсуждено, обдумано и доведено до ума отнюдь не в «штабе революции» Смольном, а в мирной, уютной, домашней обстановке. Причем на квартире человека, который этой революции, этого переворота категорически не хотел.
Именно так и обстояло дело. Последние заседания Военно-революционного комитета большевиков проходили… на квартире того самого меньшевика Суханова, что руководил написанием «Приказа № 1», а к большевикам относился примерно так, как кошка к собаке. Зато его законная жена была целиком и полностью на стороне большевиков — и ради пущей конспирации предоставила для решающих заседаний свою жилплощадь. Обставлено это было в лучших традициях женского коварства: Суханова, лисичка этакая, настояла, чтобы муженек не тащился домой через полгорода со своего рабочего места, а ночевал там же — чтобы, дескать, не переутомлялся. Не исключено, что при этом она, ласково гладя супруга по макушке, ворковала что-нибудь вроде: «Котик, ты просто обязан поберечь силы, ты нужен новой России, будь умницей…» Женщины на такие проделки мастерицы.
В общем, как бы там ни выглядели уговоры, но Суханов им поддался — и ночевал вдали от родного очага. У коего ночами собирался Военно-революционный комитет. Узнав об этом впоследствии, Суханов на супружницу обижался страшно. Судя по тому, что нам известно об этой публике — революционерах, либералах, демократах, — можно с уверенностью сказать: наверняка тов. Суханов в сто раз легче принял бы и пережил сугубо постельную измену супружницы, нежели политическую… Но кто ж его спрашивал?
А теперь позвольте преподнести очередную сенсацию. Спорить можно, для очень многих будет потрясающей новостью то, что большевистский переворот, собственно говоря, состоялся не 25 октября (7 ноября по новому стилю), а ещё 21-го!
Между тем все именно так и было. Как раз двадцать первого октября петроградский гарнизон после митингов и резолюций признал своей верховной властью Совет, а своим непосредственным начальством — большевистский Военно-революционный комитет. После этого Керенскому с компанией оставалось только тушить свет и сливать воду. В их распоряжении имелось в Питере несколько сот человек, максимум — тысяча, что по сравнению с петроградским гарнизоном было даже не каплей в море, а инфузорией, видимой не во всякий микроскоп…
Но, что самое смешное и пикантное, решение гарнизона посчитали за некую абстракцию и «временные», и большевики! Потому что очень похожих резолюций к тому времени было вынесено уже немало… И какое-то время, четыре дня, все шло по-прежнему. В Зимнем балаболил Керенский, в Смольном занимались текущими делами. Как писал в мемуарах Суханов: «Совет по традиции не признавал себя властью, а правительство по традиции не сознавало себя чистейшей бутафорией…»
Последующие четыре дня, честно говоря, напоминали скорее дурной балаган. Двадцать второго делегация Военно-революционного комитета заявилась в Главный штаб, к командующему Петроградским военным округом полковнику Полковникову (наверняка, судя по фамилии, правнук крепостных крестьян, принадлежавших некогда какому-то полковнику) и потребовала, чтобы им дали право проверять все распоряжения штаба по гарнизону и ставить на них свою визу. Полковников их матерно послал, и делегаты сговорчиво удалились — но не по указанному адресу, а в Смольный. И ничего особенно не произошло. Все занимались собраниями, заседаниями, резолюциями и прочей болтовней.
Двадцать четвертого добры молодцы Керенский с Полковниковым задумали, наконец, нанести решительный удар по супостатам в лице большевиков. Самое время… Но пусть никто не думает, что они собрали пару сотен верных солдат и, усилив их броневиками, двинулись штурмовать Смольный…
Ничего отдаленно похожего. Как обычно, Керенский попросту дурковал. «Решительный удар» заключался в том, что десяток безусых юнкеров с милицейским комиссаром во главе нагрянули в редакции большевистских газет «Рабочий путь» и «Солдат» и объявили, что закрывают оба издания к чёртовой матери. Ни малейшего сопротивления они не встретили, в первую очередь оттого, что большевистские газетчики чуть на пол не попадали от удивления: они и предположить не могли, что существует еще правительство Керенского и командующий Полковников. Они-то были уверены, что единственная власть нынче — Военно-революционный комитет…
Разобиженные юнкера начали клацать затворами, и большевики, решив с сопляками не связываться, пожали плечами, взяли пальто и ушли в Смольный, все еще не в силах опомниться от удивления. Юнкера поломали матрицы и порвали готовые газеты, сфотографировались на память посреди этого бардака (снимок сохранился), запечатали редакцию и с чувством исполненного долга удалились. На том и кончились все «решительные меры».