– Ты только послушай, Хо! Это мой зять. Бао Си, я начинаю думать твои познания почти равны моим. Но ты ковыряешься в земле. Ты занимаешься пустяками…

Бао Си подмигнул Хо и Цуй, сказал с почтительностью:

– Мы оба делаем бумажные фонарики.

– Не равняй меня с собой. Было время, и важные сановники выслушивали меня. Мое слово достигало ушей самого императора, будь благословенно его имя! Мои ноги ступали по дорожкам и яшмовым полам покоев, где любая занавесь, статуэтка, ваза стоит столько, сколько ни тебе, ни Хо не заработать за всю жизнь.

– Вот это верно! – живо подхватил Бао Си.

– Бао Си, ты ведешь себя непристойно! – Ли Цзян постучал пальцем по кромке стола, сердито двинул в сторону бумажные обрезки. – Ты возводишь хулу на государя. За это вырвут язык.

– Но стихи написаны давно и не про этого императора.

– Этот ли, другой – какая разница?

– Тоже верно, разницы никакой, – согласился Бао Си. – Так, а?

Старик бросил подозрительный взгляд на зятя, ничего не ответил, накинулся на Цуй:

– Ты чего сидишь и слушаешь разговоры мужчин? Ужин должен быть на столе, а ты огонь не разводила.

После ужина Ли Цзян вышел проводить Хо. Оглядываясь на дом, тихо сказал:

– Не принимай все слова моего зятя. Он провалил испытания и с той поры сердит на всех, кто выше его… Хо, говорил ли ты обо мне с Хушаху?

Старик спросил об этом как бы между делом, но его морщинистая шея вытянулась, лицо стало испуганным. И у Хо не повернулся язык сказать правду.

– Н-нет, не говорил…

– Ты был очень занят, я понимаю, – Ли Цзян с облегчением вздохнул. Я сказал Цуй, что ходил искать тебя. Но я хотел сам поговорить с господином. Он был тоже очень занят… Стража не пустила к нему. Ты поговори, Хо… Не хочется мне отправлять Цуй. Ох, как не хочется!

– Учитель, вы не отправляйте ее. Вы…

– Хо, ты делай то, о чем я прошу.

На другой день Хо вместе с Бао Си и Цуй пошел смотреть праздничный город. Улицы, площади были заполнены людом. Шла бойкая торговля. На возах, на прилавках и просто у стен на земле стояли мешки с мраморно-белым рисом, кошелки с яйцами, висели свиные туши, битые курицы, утки, вяленая рыба, сушеные трепанги, рядами выстроились котлы и чаши с бобовым творогом, кувшины с маслом и вином, грудой лежали различные коренья и пучки сушеных приправ. Торговцы вразнос с лотками на широких ремнях, перекинутых через плечи, толкались в толпе, вопили на разные голоса, расхваливая лакомства обжаренные куриные потроха, нанизанные на тонкие лучины, резное печенье, вяленые фрукты, сладости. Многие кушанья готовились здесь же. Дымились жаровни. С запахами пряностей смешивались запахи пригорелого бобового масла и жареного мяса. Продавцы лапши за широкими столами месили тесто.

У одного из этих столов они остановились. Пожилой человек с закатанными до локтей рукавами халата, густо припудренного мукой, только что приготовил толстую полосу упругого теста. Взяв ее за концы, поднял над головой, одновременно широко разводя руки. Полоса растянулась в длинный жгут. С размаху бросил на стол – шлеп! Сложил жгут вдвое, снова вскинул над головой… Движения его рук становились все быстрее, быстрее, шлепки почти сливались в один звук. Резко, вдруг мастер остановился. В его руках был уже не жгут теста, а пучок тонких нитей лапши. Обрезав концы, он встряхнул ее, положил на стол, вытер вспотевшее лицо.

– Вы как замешиваете такое тесто? – спросила любопытная Цуй.

– Очень просто. Я буду делать, ты смотри.

Но тут к столу подошел хорошо одетый господин со слугой, грубо отодвинул Цуй от стола, небрежно бросил мастеру связку монет, белым пальцем с лакированным ногтем показал слуге на пучок лапши – бери. Цуй смотрела на него с недоумением и обидой. Хо возмутился:

– Вы могли бы не толкаться!

Даже не взглянув на Хо, чиновник повернулся, пошел, наступив Бао Си на ногу. Тот вспыхнул, громко сказал:

– Чжурчжэнская собака!

Заносчивый господин резко повернулся, шагнул к Бао Си.

– Ты что сказал? Кто я? Повтори!

– Ты – жирная, откормленная свинья!

– Стража! Государственный преступник! – Господин вцепился в Бао Си.

Хо налетел на него сбоку, с силой толкнул. Господин свалился на землю, выпустив Бао Си. Хо увидел шарахнувшихся во все стороны людей, ужас в глазах торговца лапшой, сгреб Цуй за руку и побежал. Их нагнал Бао Си.

Смешались с толпой, потом нырнули в узкий, извилистый переулок, быстрым шагом ушли от опасного места.

Хо все еще держал Цуй за руку. Девушка вертела во все стороны головой, боялась каждого встречного.

– Теперь не поймают, – успокоил ее Хо.

– Правда? Я чуть не умерла со страху…

– Если бы они нас схватили – конец. Уж я на них насмотрелся.

– Я тоже насмотрелся, – сказал Бао Си, плюнул с ожесточением. Ненавижу таких! Они сдирают с народа последнюю одежду, нет одежды – кожу.

А твой отец, Цуй, упрекает меня, что не стал чиновником. Когда был моложе, мне хотелось носить на поясе дощечку для записей. Я выдержал первое испытание и получил низшую ученую степень. Но дальше дело не пошло.

Недостатка в знаниях не было, а был недостаток в деньгах. В этом государстве продаются даже ученые степени. Тупицы и невежды, льстецы и пройдохи присвоили себе все. Хорошо, что я не стал таким, как этот чванливый дурак! Надо было добыть из его носа цвет радости[42]…

Бао Си распалялся все больше. Редкие прохожие с удивлением оглядывались на него. Цуй было успокоилась, но сейчас, слушая его, невольно жалась ближе к Хо. Ей, с малых лет привыкшей чтить чиновников, слова Бао Си, видимо, казались святотатством. Да и Хо было не по себе.

Слишком уж непривычно, ново было все, что говорил Бао Си.

– Не надо так, Бао Си. Не будет чиновников и сановников, кто станет заботиться о народе?

Бао Си растопорщил черные усы.

– Им не до заботы о нас. Главная забота – о себе. Друг перед другом выхваляются не доблестью, не глубиной ума, не познанием в науках, а богатством. И тянут из нас силы, как тля соки из зеленого листа. А что, не так? Вот наш почтенный Ли Цзян. Что он заслужил? Стал немощен, стар изгнали.

Хо до сих пор остро переживал свою невольную вину перед Ли Цзяном, угрюмо пробормотал:

– Его оклеветали.

– Вот-вот! Не мудрость, а ложь, клевета правят нами.

Конечно, Бао Си слишком резок. Но он во многом, наверное, прав. Если оглядеться, то вокруг него, Хо, одна ложь да еще обман, коварство. Он помогает Хушаху недостойным способом выуживать тайные думы кочевников.

Хушаху же ведет какую-то хитрую игру против князя Юнь-цзы, Елюй Люгэ вынашивает темные замыслы и хочет быть осведомленным в том, чего ему знать не полагается, а он меж ними что сухой боб в барабане – летает от стенки к стенке, выбивает дробь, какую им хочется. Солгал, что найманы хотели бы подергать государя за его золотую бороду, – получил награду от Хушаху, выдал чужие тайны – Елюй Люгэ одарил серебром. Даже Цуй спас от замужества ложью. Выходит, прав Бао Си, людьми правит не честность и совестливость, а хитрость, лукавство, ловкая ложь.

Они вышли на площадь веселья. Ряженые зазывалы на высоких ходулях приглашали народ в театры, где давали представления актеры, и в театры теней. Удары медного гонга звали к легким ширмам, над ними ходили, кланялись, пели, сражались куклы. На высоком помосте, открытом со всех сторон, вертелся фокусник, показывая зрителям снятый с плеч халат; он вскидывал его, ловил на лету, сминал в комок, снова разворачивал и вдруг начал вытаскивать из складок кувшины с водой, сначала маленький, потом побольше, еще больше, наконец поставил на помост такой кувшинище, что и сам бы мог уместиться в нем, вслед за этим в руках фокусника оказался живой петух. Птица хлопала крыльями, крутила головой с ярко-красным гребнем, вырвавшись из рук, взлетела на шест, и по площади разнеслось вызывающе-насмешливо: «Ку-ка-ре-ку!»