Особая миссия была возложена на адъютанта самого Милорадовича штаб-ротмистра графа Г.А.Мантейфеля — он помчался в Москву. Одновременно о смерти императора и необходимости присяги Константину оповещался А.А. Закревский, тогда — генерал-губернатор Финляндии.
В Варшаву же выехал один из адъютантов самого Николая — штабс-капитан А.П. Лазарев — с посланием такого содержания:
«Любезный Константин!
Предстаю перед моим государем с присягой, которой ему обязан, которую уже и принес ему, со всеми меня окружавшими, в церкви, в ту самую минуту, когда разразилась над нами весть о жесточайшем из всех несчастий. Как сострадаю я тебе и как мы все несчастливы! Бога ради, не покидай нас и не оставляй одних.
Твой брат, твой верный подданный на жизнь и на смерть.
Николай».
Никогда позже ни единым словом Николай не признался, как он мог позволить совершить Милорадовичу такое насилие над ним: ведь задержись Николай с присягой на четверть или на полчаса — и все события его царствования пошли бы совершенно по-другому. Как бы это на самом деле ни происходило, но Николай проявил себя просто жалким щенком, спасовавшим перед матерым волчищем Милорадовичем, которому не пришлось прибегать ни к оружию, ни к физическому насилию. Это была минута позора настолько дикого и глупого, что никак ни оправдать, ни объяснить его было невозможно. Оставалось лишь скрывать истину и уверять всех, что Николай присягнул по доброй воле и сообразно с собственным намерением. И врать это пришлось буквально через несколько минут.
Как только императрица-мать немного пришла в себя, она тут же озаботилась делами ее единственного присутствовавшего сына и тут же с ужасом узнала, что он уже присягнул брату Константину! «Что сделали вы, Николай? Разве вы не знаете, что есть акт, который объявляет вас наследником?» — вскричала она (разумеется, по-французски).
Вот тут-то и понял несчастный наследник престола, какую глупость успел совершить! Но ведь присяга уже была принесена, а заниматься выяснением юридических тонкостей, чтобы узнать, насколько она законна и чем грозит ее нарушение, уже не было чисто практической возможности. Нужно было либо пытаться начинать царствование с громкого вопля, что он на минуточку ошибся и просит считать его присягу недействительной (ведь ясно, что Милорадович не собирался разрешить спустить эту историю втихую на тормозах!), либо делать вид, что никакой глупости не совершено, а все сделано сугубо правильно.
Разумеется, оставалось только второе. И Николай отвечал: «Если и есть такой акт, он мне неизвестен, никто о нем не знал; но мы все знаем, что наш повелитель, наш законный государь — брат Константин, и мы исполнили наш долг — будь, что будет!»
От курьеров, рассыпавшихся из дворца, столица узнала о смерти императора. Сановники находились на богослужении в Лавре. Теперь они поспешили в Зимний дворец.
Вот теперь нужно вернуться к упомянутым выше странностям с пропажей фельдъегерской почты от 18 ноября, назначением публичного богослужения на 27 ноября и предполагаемой дополнительной задержкой фельдъегерских сообщений в самом Петербурге.
Милорадович вполне мог, получив еще 26 ноября сообщение из Таганрога о безнадежном состоянии императора, скрыть это от всех остальных, но осуществить собственную инициативу по назначению одновременных богослужений царской семьи и гражданского правительственного руководства на следующий день заведомо в разных концах города. Наконец, дополнительная задержка уже следующей (от 19 ноября) полученной почты в руках самого Милорадовича позволяла использовать запас времени в несколько часов, чтобы совершенно точно синхронизировать подачу информации о смерти императора в Зимний дворец со временем после начала назначенных богослужений.
В противном случае могли возникнуть еще худшие для Милорадовича осложнения, чем описанные непосредственно ниже.
Примчавшийся князь А.Н. Голицын с ужасом узнал о присяге — его опоздание, как видим, скорее всего было искусно организованным. Сначала он набросился с упреками на Николая, а затем сделал решительную попытку исправить происшедшую ошибку и потребовал собрания Государственного Совета.
Трубецкой, затесавшись в компанию к адъютантам Николая Павловича (мы помним, что и они некогда состояли в заговоре!), присутствовал то ли непосредственно в зале заседания, то ли (согласно другой редакции его воспоминаний) в соседней комнате, а затем оказался свидетелем и последующего.
Голицын потребовал принести ларец с пакетом, на котором собственной рукой покойного императора было начертано: «Хранить в Госуд[арственном] совете впредь до моего востребования, а, в случае моей кончины, раскрыть прежде всякого другого действия в чрезвычайном собрании».
Милорадович пытался возражать, но затем заявил, что из уважения к памяти покойного государя с этими документами нужно ознакомиться, но согласно закону императором все равно должен стать старший после покойного брата Константин Павлович, и что он по праву уже есть император.
Ларец был внесен, и документы зачтены. На основании бумаг, составленных и Александром, и Константином, не оставалось сомнений в законности престолонаследия Николая. Принесенная присяга была явно незаконной, т. к. как же можно присягать человеку, письменно отказавшемуся от прав на престол!
Возможно, Государственный Совет нашел бы в себе решимость и государственную мудрость, чтобы правильно разобраться с возникшей юридической коллизией, как это сделал сам великий князь Константин Павлович, ознакомившись с нею же, но с вполне понятной задержкой — только 2–3 декабря 1825 года (об этом ниже). Но в этой критической ситуации Милорадович заявил, что Николай был знаком с содержанием документов и несмотря на это признал законным наследником Константина — по существу это была прямая ложь.
В защиту членов Государственного Совета нужно, однако, заявить, что они были поставлены формально Николаем, а фактически Милорадовичем в совершенно нелепое положение: если абсурдно присягать Константину как лицу, уже отказавшемуся от престола, то также нельзя присягать и Николаю, уже присягнувшему Константину, а следовательно — тоже отказавшемуся от престола.
Н.С. Мордвинов первым предложил принести присягу Константину — за это он надолго лишился доверия Николая, все пытавшегося отыскать связи адмирала с заговорщиками. Но Совет все же решил сначала выслушать мнение самого Николая, и члены Совета направились к последнему.
По позднейшим показаниям Николая, тут он в первый раз ознакомился с текстами от 14 января 1822 года и 16 августа 1823 года, получив их из рук председателя Государственного Совета князя П.В. Лопухина. Все было ясно, но что делать с уже принесенной им самим присягой? Заявить, что он не знал текста этих бумаг и потому присягнул? Но разве это не такая же глупость, как и торопливая присяга до четкого выяснения вопроса о том, существуют ли на этот счет какие-либо формальные распоряжения и документы? В любом варианте Николай, признавший, что зря принес присягу, выглядел именно таким идиотом, каким он и оказался действительно в лапах Милорадовича.
И Николай предпочел тянуть единственную линию, спасающую его репутацию: заявил, что он действительно знаком с документами, но все равно присягнул брату. Это тоже была прямая ложь, но игра в благородный отказ от трона — все, что оставалось Николаю, буквально позорно изнасилованному Милорадовичем.
Хитрый граф Ю.П. Литта обратился к Николаю: «По воле покойного государя мы, не присягнувшие Константину Павловичу, признаем вас нашим государем; вы одни можете нам повелевать, и буде воля ваша непреклонна, мы должны вам повиноваться, но просим, ведите нас сами к присяге» — и Николай повел членов Государственного Совета присягать Константину.
