Так или иначе, но объявление о поездке в Таганрог панического характера не носило, сборы были спешными (как того требовало пошатнувшееся здоровье императрицы), но не чрезмерно, и оставалось время, чтобы осуществить меры, предварившие путешествие.

Последние оказались совершенно беспрецедентными: по приказу императора срочно были выстроены дороги, по которым он смог объехать все крупные города между Петербургом и Таганрогом. Это было воспринято публикой как нелепая прихоть, к проявлениям которой Александр успел приучить окружающих. Вот и в этот раз поднялось ворчание, что бессовестная эксплуатация крестьян, которых и обязали строить местные участки этих дорог, была использована зазря: после того, как проехал царь по хорошей погоде в начале сентября 1825 года, все эти наскоро сооруженные дороги были уничтожены осенними дождями.

Но в этот раз не было и намека на прихоть: нужно было избежать привычных манифестаций населения, спонтанно возникающих безо всякого поощрения местных властей и чреватых появлением неожиданного убийцы из толпы! Ведь любой встреченный дворянин представлял потенциальную опасность до тех пор, пока Александр не разберется досконально в составе заговорщиков — это и было его первоочередной целью.

Затем, в результате проведенной разведки, последовали бы неизбежные карательные меры — в этом можно не сомневаться, ибо именно так и стали развиваться события в октябре-ноябре 1825 года. Это был прямой аналог действиям Ивана Грозного и Петра Великого, покидавших в свое время столицу с такими же целями (правда — не столь далеко и надолго).

Александр прихватил с собой как бы полевую ставку во главе с генералами И.И. Дибичем, П.М. Волконским, А.И.Чернышевым и П.А. Клейнмихелем, благодаря чему обладал действенным аппаратом, способным проводить любые мероприятия через голову и правительства в Петербурге, и даже через голову Аракчеева, формально занимавшего пост всего лишь командующего военными поселениями, но вместе со своим аппаратом выполнявшего гораздо более широкие функции.

Граф Витт, узнав о предстоящем переезде императора в Таганрог, 13 августа решился послать письмо непосредственно к последнему с просьбой об аудиенции для сообщения об обнаруженном заговоре.

Письмо пришло в Петербург за несколько дней до отъезда Александра. Разумеется, Витту было послано приглашение явиться для доклада.

Вот после этого Витт, которому деваться стало больше некуда, снова насел на Бошняка, а тот сумел растопить лед недоверия заговорщиков — тогда и состоялась описанная последним беседа с Лихаревым.

Бошняк, по-видимому, вполне владел даром убеждать и переубеждать людей. Давыдов и Лихарев не только пообещали Бошняку организовать встречу Витта со всем руководством заговора в январе 1826 года во время следующих киевских «контрактов», но и выдали, как известно, двойную игру Киселева!

Почему это сошло последнему с рук — к этому интересному вопросу мы еще вернемся!

Имея план ареста всех заговорщиков в январе 1826 года, Витт уже мог смело предстать перед царем в Таганроге.

Интересно, что любые неурядицы на службе сразу заставляли заговорщиков вспоминать свои радикальные замыслы. В последний раз это произошло в конце августа 1825 года и вроде бы никак не связано с таганрогской поездкой царя. Просто упоминавшегося Повало-Швейковского по какой-то причине сместили с командования полком. В Лещинах под Киевом, где стоял в летних лагерях их корпус, состоялось серьезное совещание Васильковской управы.

С.И. Муравьев-Апостол рассказывал: «решились опять действовать. Совещание о чем было на квартире Швейковского, где были Швейковский, Тизенгаузен, Муравьев Арт[амон], Бестужев[-Рюмин] и я. Мы предложили Швейковскому начать действие, овладев корпусным командиром и начальником штаба, что было всеми принято. Бестужев должен был ехать уведомить о сем Южную управу. При совещании сем Артамон Муравьев предложил ехать сам в Таганрог истребить государя; но ему сказали, что присутствие его нужно в полку. На другой день Швейковский упросил намерение взятое отложить, и /…/ было положено Бестужеву уже не ехать, а действие начинать при первом удобном случае, но никак не пропуская 1826 года. В продолжение же лагеря при открытии Славянского общества были из оного приготовлены несколько человек, для отправления в Таганрог для истребления государя, буде на то необходимость встретится. /…/ Артамон Муравьев один вооружился против отсрочки действия и /…/ приезжал ко мне в Васильков опять с предложением начинать; иначе, говорил, что он один в Таганрог отправится. Мы его остановили, говоря, что как уже решено не пропущать будущего года, то удобнее дожидаться назначенного смотра трех корпусов. После сего общество осталось некоторое время без действия, и тогда узнали о смерти государя».

В общем, как в еще одном известном анекдоте:

— Опять в Париж хочется!

— А вы там уже были?

— Нет, но уже хотелось.

Разумеется, к подобному рассказу никак нельзя относиться всерьез: что это за решение действовать, если на другой день один из участников добивается его отмены, а второй, посланный для приведения к готовности сообщников в других гарнизонах, до этого момента и не сдвигается с места!

Однако, данный анекдотический эпизод послужил толчком для реанимации опасных планов, намечавшихся на 1826 год.

Перед отъездом Александр предпринял фундаментальную чистку собственной канцелярии, которую осуществил вместе с князем Голицыным, о чем имеется красочный рассказ М.А.Корфа: «Незадолго перед назначенной, в осень 1825 года, поездкою в Таганрог, он признал нужным разобрать свои бумаги. Разбор их производился князем А.Н.Голицыным, в кабинете государя и всегда в личном его присутствии. Однажды, при откровенных беседах во время этой работы, Голицын, изъявляя несомненную надежду что государь возвратится в столицу в полном здоровье, позволил себе, однако, заметить, как неудобно акты, изменяющие порядок престолонаследия, оставлять, при продолжительном отсутствии, необнародованными и какая может родиться от того опасность в случае внезапного несчастия. Александр сперва, казалось, был поражен справедливостью замечаний Голицына; но, после минутного молчания, указав рукой на небо, тихо сказал: „Положимся в этом на Бога: он устроит все лучше нас, слабых смертных!“».

Мы дадим собственную трактовку этому известному эпизоду.

Неожиданный для Александра довод Голицына о крайнем неудобстве неразрешенного вопроса о престолонаследии не приходил в голову царя по той простой причине, что Александр просто не планировал умирать. Наоборот: он собирался производить следствие, вершить правосудие и осуществлять расправу над виновными. Объявлять публично о новом наследнике престола до завершения этого процесса было рискованно: все еще оставалась возможность того, что кто-то из его братьев замешан в заговоре, который он пока только собирался разоблачать.

Осенью 1825 года миновало уже более пяти с половиной лет после последних попыток царя предпринять реформаторские шаги. Это приводило в угнетенное состояние духа государственно мыслящих россиян — к какому бы политическому лагерю они ни принадлежали: вспомним, например, цитированное письмо Е.Ф. Канкрина к Аракчееву, относящееся именно к этому времени. Не прибавила надежд и поездка императора в дальний путь для лечения жены.

28 августа Александр I более трех часов беседовал с Н.М. Карамзиным. Прощаясь, знаменитый историк позволил себе такую вольность: «Государь! Ваши годы сочтены. Вам нечего более откладывать, а вам остается еще столько сделать, чтобы конец вашего царствования был достоин его прекрасного начала».

Учитывая, что началом было цареубийство, Карамзин как в воду глядел! — заметим мы. Александр же с одобрением кивнул и заявил, что непременно «все сделает: даст коренные законы России».