Император Александр, после ареста В.Ф. Раевского не получавший никаких сведений о тучах, мысленно нагнетаемых над его головой грозными заговорщиками, летом 1823 года решился разобраться с трясиной, в которую погрузилась проблема престолонаследия.

Князь А.Н. Голицын, в бытность министром духовных дел, ввел порядок, по которому церковные иерархи временно находились в столице для присутствия в Синоде. Один их последних, московский архиепископ (позже — митрополит) Филарет испросил летом 1823 года соизволения отбыть из такового присутствия в свою епархию. Голицын передал согласие царя, но и одновременную просьбу задержаться для составления важного секретного документа. Филарет повиновался.

Вслед за этим Голицын передал Филарету письмо Константина от 14 января 1822 года (но не ответ царя от 2 февраля того же года!) и предложил составить Манифест о назначении Николая наследником престола. Затем этот документ должен был быть тайно доставлен в Москву и спрятан среди других важнейших бумаг в ризнице Большого Успенского собора.

Филарет резонно поставил вопрос, какой же смысл хранить этот документ в Москве, если вопрос о престолонаследии в случае смерти царя должен немедленно практически разрешаться в Петербурге? Царь, ведший переговоры через Голицына, вынужден был признать разумность такого возражения и дал согласие на изготовление еще трех копий, которые тайно же должны остаться в столице — в Государственном Совете, Синоде и Сенате.

Документ, составленный Филаретом, гласил:

«С самого вступления нашего не всероссийский престол, непрестанно мы чувствуем себя обязанными пред Вседержителем Богом, чтобы не только во дни наши охранять и возвышать благодействие возлюбленного нам отечества и народа, но также предуготовить и обеспечить их спокойствие и благосостояние после нас, чрез ясное и точное указание преемника нашего сообразно с правами нашего императорского дома и с пользами империи. Мы не могли, подобно предшественникам нашим, рано провозгласить его по имени, оставаясь в ожидании, будет ли благоугодно неведомым судьбам Божьим даровать нам наследника престола в прямой линии. Но чем далее протекают дни наши, тем более поспешаем мы поставить престол наш в такое положение, чтобы он ни на мгновение не мог остаться праздным.

Между тем /…/ возлюбленный брат наш, цесаревич и великий князь Константин Павлович, по собственному внутреннему побуждению, принес нам просьбу, чтобы право на то достоинство, на которое он мог бы некогда быть возведен по рождению своему, передано было тому, кому оное принадлежит после него. Он изъяснил при сем намерение, чтобы таким образом дать новую силу дополнительному акту о наследовании престола, постановленному нами в 1820 году, и им, поколику то до него касается, непринужденно и торжественно признанному», — сравните с вышеприведенными текстами и убедитесь, что это уже новые нюансы в трактовке мотивов заявления Константина!

Далее в Манифесте было: «с согласия августейшей родительницы нашей/…/, мы определили: во-первых: свободному отречению первого брата нашего, цесаревича и великого князя Константина Павловича от права на всероссийский престол быть твердым и неизменным; /…/ во-вторых, вследствие того, на точном основании акта о наследовании престола, наследником нашим быть второму брату нашему, великому князю Николаю Павловичу», — сообщалось в тексте и о местах хранения четырех экземпляров документа.

Как видим, документ не противоречит прямо заявлению Константина от 14 января 1822 года, но решительно противоречит ответу Александра от 2 февраля того же года: Константин окончательно лишался права на престолонаследие, что бы он сам ни воображал на этот счет. Как отмечалось, юридически Александр имел на это право, но этически это было подлостью.

Это первый, но не единственный мотив того, что содержание Манифеста нужно было хранить в тайне. Тайне было подчинено и дальнейшее обращение со всеми экземплярами этого важнейшего акта.

Филарет отдал готовый текст Голицыну, а сам отбыл в Москву. Александр подписал Манифест 16 августа 1823 года и тоже выехал в Москву, куда и прибыл 25 августа. 27 августа А.А. Аракчеев вручил запечатанный экземпляр Манифеста Филарету и разработал с ним конкретный план тайного внесения пакета в ризницу, за исполнением чего и проследил 29 августа.

Запечатанные три экземпляра, переписанные рукой Голицына, были доставлены в государственные учреждения столицы только 15 октября того же 1823 года, когда Александр I осуществлял инспекцию 2-й армии — тем самым затушевывалась связь этих документов непосредственно с царем и с его поездкой в Москву.

Отметим, что этот маневр, однако, не обманул внимательного наблюдателя, разрушившего в ноябре 1825 года все хитроумные замыслы Александра I сразу после его смерти. Заметим также, что круг посвященных не включал Сперанского, который после возвращения в 1821 году снова был автором текстов всех царских манифестов.

На всех экземплярах пакета было распоряжение вскрыть после смерти царя или выдать его царю по прямому распоряжению последнего. Почему Александр допускал возможность самоличного изъятия документа — на этот счет историки выдвигали разные догадки, приводить которые нет никакого смысла.

Запечатанные конверты видели непосвященные свидетели; это вызвало кривотолки, но, не получив дополнительной пищи, слухи как будто прочно заглохли. На самом деле и в этой ситуации внимательные наблюдатели могли сделать вполне правильные выводы.

В сентябре 1823 маршрут Александра из Москвы был проложен очень извилистым путем: в Орел, где он прожил три дня, затем в Брянск, потом в Залесье Могилевской губернии, где ближайший помощник Аракчеева П.А. Клейнмихель демонстрировал ему военные поселения.

Далее — Брест-Литовский. Историк великий князь Николай Михайлович отмечает: «Это путешествие ознаменовалось рядом маленьких приключений: на одном из смотров близ Брест-Литовска лошадь одного польского офицера ударила в ногу Государя, от боли он довольно долго страдал; фельдмаршал князь Витгенштейн, при падении с лошади вывихнул руку; наконец, тяжко заболел лейб-медик Виллие и долгое время был почти при смерти». От этого «маленького приключения» император оправился еще не скоро, и в январе 1824 пришел уже его черед оказаться при смерти!

Пока что, однако, путешествие продолжалось: Александр направился в Каменец-Подольск и далее на австрийскую границу, где два дня, 25 и 26 сентября, встречался и беседовал с императором Францем; заболевший Меттерних оставался в Вене.

Затем Александр прибыл в Тульчин, где провел внимательный смотр 2-й армии. На обратном пути — посещение крепости Замостье, где ему представлялась польская конница, и, наконец, возвращение в Царское Село 3 ноября 1823 года.

К этому времени, начиная еще с нескольких лет до этого, окружающие стали отмечать восстановление его отношений с женой Елизаветой Алексеевной, заброшенной давно и, как казалось, прочно и навсегда. С ноября же 1823 Александр проводил с женой уже заметное время, если не находился в очередных поездках. В сентябре 1825 они уже вместе направились в Таганрог, хотя ехали туда порознь.

Итак, теперь Константин перестал быть наследником престола, а Николай — стал таковым, но почти никто, включая их обоих, достоверно не знал об этом.

Такое намерение Александра сложилось не сразу. Известно, что в ноябре 1823 он почти одновременно допустил два различных эпизода утечки информации: сообщил о назначении Николая наследником престола брату жены Николая — Вильгельму Прусскому (будущему кайзеру Вильгельму I) и знаменитому историку Н.М. Карамзину. Последний тщательно хранил секрет, а прусский принц, приехав на родину, особо конспирировать не стал, так что даже в Берлинском придворном календаре на 1824 год Николай был назван наследником российского престола.