Он понял, что миссия Якубовича рассматривается как реальная и необходимая (хотя это было уже не так), и сделал свои выводы — отсюда и отпуск, в который он удрал сам и увлек ближайшего родственника Захара Чернышева (вот своего младшего брата почему-то оставил в Петербурге!), и методическое уничтожение всех компрометирующих бумаг во всех местах их нахождения, а главное — поездка в Москву.

В последней он обзавелся десятком свидетелей, которые могли подтвердить, что он, Никита Муравьев, заранее горячо осуждал террористический акт, который собирался совершить злодей Якубович, а потому не несет за него даже моральной ответственности! Ту же роль играли его аналогичные послания — к С.П. Трубецкому и другим. По счастью для заговорщиков, панические действия Никиты особого вреда не принесли — и то, как считать: ведь оказался же он в результате в Тагине, а в конечном итоге — в лапах Шервуда!

Вот ведь судьба труса! А ведь каким смелым мальчиком был в 1812 году!

Тяжелее пришлось «железному графу»: Милорадович с ним в бирюльки не играл!

Мы знаем, как был поставлен учет приездов и отъездов в столице и кто его контролировал. В то же время понятно, что контроль Милорадовича распространялся исключительно на людей, вполне легально проезжавших через столичные заставы. Нелегальная же контрабандная переброска одного единственного человека через любую тщательно охраняемую границу никогда не была особо трудной задачей, если за дело брались профессионально подготовленные организации.

Военные поселения Аракчеева (вместе с его же тайной полицией!) были организацией вполне серьезной. Разумеется, Аракчеев мог и провезти Шервуда где-нибудь под днищем своей кареты, а мог и выдать ему вполне солидные бумаги, затушевавшие цель приезда в столицу и прихода во дворец. Как-то это было осуществлено, и смысл визита Шервуда или, возможно, даже сам факт визита Милорадович все-таки упустил — иначе у этого бравого юнкера не было бы ни малейших шансов дожить до декабря: ведь это и царю не удалось!

Но если визит Шервуда в столицу заговорщики прозевали, то никак не могла остаться вне их поля зрения десятидневная поездка царя в Грузино: именно после нее (ведь разница в семь-десять дней, возможно ушедших на раздумье Александра I, в такой ситуации не существенна!) и возникла неожиданная идея бегства в Таганрог!

Вызван на ковер был поэтому, несомненно, и «железный граф» — и понял, что пропал! Не сдав заговорщикам Шервуда вовремя, он не мог этого сделать и теперь — предательство было бы налицо. Оставалось отговариваться незнанием — и тут презумпция невиновности срабатывала: ведь ничего криминального заговорщики предъявить Аракчееву пока не могли, но только пока!

Милорадович продемонстрировал, что будет землю рыть, а дорыться до истины не было проблемы: ведь еще один свидетель предательства все-таки существовал!

Настасья Минкина была многолетней сожительницей «железного графа». Сохранялась ли между ними любовь — неизвестно (Аракчеев, во всяком случае, безбожно ей изменял, хотя и не был завзятым ловеласом), но взаимопонимание и доверие было между ними как у старых, годами испытанных супружеских пар. Хорошо была знакома Настасья и царю, многократно в одиночестве приезжавшему в Грузино и любившему вести себя там по-домашнему. Едва ли Минкина была их равноправным третьим собеседником, но тема разговоров, заведомо потрясшая царя и многократно обсужденная им со своим ближайшим другом в течение целого десятка дней, не могла остаться для нее секретом. А уж редкое имя Шервуда наверняка оказалось у нее на слуху — вот вам и свидетель!

До Шервуда, где-то и как-то копавшего под Вадковского, напрямую добраться пока что было нелегко, но Грузино-то было здесь, под боком. Любой эмиссар, посланный туда Милорадовичем (а это была территория его генерал-губернаторства!), мог опередить Аракчеева, встретиться и поговорить с Минкиной и неизбежно вывести «железного графа» на чистую воду! Ринуться же туда Аракчееву самому или послать Минкиной исчерпывающие инструкции с риском попадания их в чужие руки было в тот момент просто невозможно. Ведь теперь-то с Аракчеева глаз не спускали, и нельзя было демонстрировать даже тревогу!

И «железный граф» нашел зверское решение, дающее ему алиби не только на прошлое, но и на будущее.

Аракчеев оставался в столице, а Минкина была в Грузине, и организовать ее убийство было не просто, но и не очень сложно. Наверняка Аракчеев, несмотря на установленную теперь за ним слежку, продолжил помимо государственной службы свои обычные частные заботы, какими вечно занимался, никогда не забывая о собственной выгоде и просто из любви к хозяйственному управлению. При этом он должен был общаться с соответствующими людьми, не представлявшими никакого интереса для заговорщиков. Среди них вполне можно было выбрать человека не очень близкого, но достаточно знакомого (что-нибудь типа подрядчика или поставщика, имевшего дело и с Грузиным, и со столичным хозяйством Аракчеева), которого можно было послать с деликатнейшей миссией нанять кого-нибудь из грузинской дворни, чтобы убить Минкину.

С одной стороны — ослушаться графа было смерти подобно в буквальном смысле: найдет повод и запорет насмерть или как-то по-другому изведет (так ведь и получилось!), а российские порядки препятствуют этому только формально — кто из судейских сошек рискнет поспорить с самим Аракчеевым?!

С другой стороны, граф, знаменитый своей скупостью, в этот раз наверняка расщедрился.

С третьей стороны, граф наверняка пообещал, что все будет шито-крыто, и Сибирь злодеям не светит.

С четвертой стороны, какое же это злодейство — избавить мужика (хоть и графа!) от постылой бабы; ситуация всем понятна! К тому же и баба такая, что никому ничего объяснять не нужно — все Грузино от нее не один десяток лет стонет! Вишь, теперь и графа достала!

Гонца с такой миссией можно было посылать совершенно смело: никаких писем он не вез, никакими политическими сведениями не обладал, о планируемом убийстве никто ему допросов делать не собирался, а рискнуть проговориться по своей воле о таком странном и страшном деле — в этой ситуации было крайне маловероятно, да и доказательств преступной просьбы графа нет никаких!

И Минкину ничто не могло спасти.

Александр I, обложенный врагами со всех сторон, совершенно естественно заподозрил политическую подоплеку грузинского убийства. Его искренний совет найти внешнее вмешательство позволил Аракчееву решить самую сложную часть задачи — уничтожить гонца, посланного им самим, и всех связанных с ним лиц, если таковые имелись.

Найти повара, непосредственно виновного, не составляло труда — скорее всего, граф сам выбрал его для убийства. Но вот поймать приезжего человека (не грузинского жителя!) и включить в число истязаемых жертв оказалось возможным только в Новгороде, через который пролегала дорога из столицы в Грузино. Если там этого гонца в принципе не должно было быть, то он сразу же должен был явиться на зов Аракчеева — для окончательного расчета. И расчет оказался щедрей обещанного!

Никакое разоблачение «железному графу» теперь больше не угрожало: даже если гонец выжил, то никто не поверит, если он в чем-то будет обвинять графа — ведь у всех жертв дознания появился на него зуб, а долго ли сочинить любую нелепую клевету! И все покрыто царским словом!..

Имитируя невменяемость, Аракчеев позволил себе проигнорировать и новое послание Шервуда чрезвычайной важности: о нем не был проинформирован ни царь в Таганроге, ни Дибич там же, ни Милорадович в Петербурге, куда Аракчеев все-таки счел необходимым явиться к концу междуцарствия. При этом Аракчеев, посвященный в замыслы заговорщиков, совершенно явно сделал ставку на цареубийство — ведь после этого даже живой Шервуд оказывался совсем единственным, а потому безопасным свидетелем всех предательских шагов «железного графа»: даже доказать, что Шервуд посылал письма, точнее — удостоверить содержание этих писем, прочитанных и уничтоженных Аракчеевым, Шервуд уже не мог. Не случайно последний позволил себе пооткровенничать в мемуарах о предательской сущности Аракчеева только после смерти «железного графа»!