И к защите интересов именно этих союзников и взывала антибольшевистская пропаганда!

А позже участники Белого движения только удивлялись наплевательскому отношению к ним тех же союзников! Белогвардейцы так и не потрудились догадаться, что ни англичанам, ни французам, ни немцам не нужна Великая, Единая и Неделимая Россия, и что их всех гораздо больше устраивают кремлевские правители, способные, как тогда казалось, только разрушать собственную державу!

К чести того же Кирпичникова его претензии к большевикам лежали в иной сфере.

В ноябре 1917 ему удалось скрыться от ареста и бежать на Дон. Там произошла его встреча с одним из главных инициаторов Добровольческой армии — уже упоминавшимся нами А.П.Кутеповым — участником уличной борьбы в Петрограде 27 февраля 1917 года.

Вот как об этом рассказывает соратник А.И.Деникина и П.Н.Врангеля генерал Е.И.Достовалов. Неназванное имя молодого офицера, которым не заинтересовался сам Кутепов (мало ли кого он приказал расстрелять по гораздо меньшим поводам — не будешь же помнить их имен!), устанавливается по другим источникам:

«Вспоминаю характерный для настроения восставшего офицерства рассказ генерала Кутепова из первых времен существования Добровольческой армии, который он любил повторять и который неизменно вызывал общее сочувствие слушающих.

— Однажды, — рассказывал Кутепов, — ко мне в штаб явился молодой офицер, который весьма развязно сообщил мне, что приехал в Добровольческую армию сражаться с большевиками «за свободу народа», которую большевики попирают. Я спросил его, где он был до сих пор и что он делал, офицер рассказал мне, что был одним из первых «борцов за свободу народа» и что в Петрограде он принимал деятельное участие в революции, выступив одним из первых против старого режима. Когда офицер хотел уйти, я приказал ему остаться и, вызвав дежурного офицера, послал за нарядом. Молодой офицер заволновался, побледнел и стал спрашивать, почему я его задерживаю. Сейчас увидите, сказал я и, когда наряд пришел, приказал немедленно расстрелять этого «борца за свободу».»

Кутепов, узревший живой символ революции, уничтожил его и остался страшно доволен собой, продемонстрировав при этом типично языческое восприятие действительности — как и убийцы Распутина.

Подобный стиль мироощущения выдает все же достаточно низкий уровень организации мышления у тогдашних лидеров контрреволюции. Не случайны элементарные просчеты стратегии Белого движения, да и в эмиграции многие генералы стали беспомощными жертвами агентов ОГПУ: если того же Достовалова среди прочих уговорили вернуться в Россию на погибель, то Кутепов, как известно, был похищен среди бела дня в Париже в январе 1930 года.

Вот так и завершилась жизнь величайшего героя России ХХ века Тимофея Кирпичникова.

Что касается оценки его личности, то он был, конечно, случайной фигурой — во вполне определенном смысле: если бы он оказался в феврале 1917 не в Питере, а где-то еще, то и не сыграл бы столь результативной роли. Стал бы, в лучшем случае, еще одним маршалом, расстрелянным в 1937–1938 гг., а не то просто сгинул бы, как погибают безвестными многие одаренные люди, захваченные потоками крови, уносящими миллионы жертв. Вот такие, как Гучков или Кутепов, всегда вылезают наверх, даже не имея никаких шансов принести пользу делу, за которое выступают!

Страшные уроки дает история России — как прижизненной, так и посмертной судьбой таких своих величайших героев, как Кирпичников и тот же граф М.А.Милорадович, к последним двум дням жизни которого мы, наконец, вернемся.

Развитие роковых событий 12 декабря продолжилось и вечером.

Доклад Следственной комиссии демонстрирует обстановку полной растеряности, в какой оказались злополучные заговорщики, получив приказ о выступлении от собственного Диктатора:

«12 декабря, как свидетельствует очевидец, один из членов (барон Штейнгель), собирались вечером у Рылеева князь Трубецкой, Николай, Александр и Михайло Бестужевы, князь Оболенский, Каховский, Арбузов, [Н.П.]Репин, граф [П.П.]Коновицын, князь Одоевский, Сутгоф, Пущин, Батенков, Якубович, [Д.А.]Щепин-Ростовский, но не все вместе: одни приходили, другие уходили. Николай Бестужев и Арбузов отвечали за Гвардейский экипаж, [М.А.]Бестужев 3-й Московского полка, но довольно слабо, — за свою роту; Репин — сначала за часть Финляндского полка, потом лишь за несколько офицеров, прибавляя, что сей полк увлечь за собой не может никто из согласившихся участвовать в бунте. Князь Одоевский только твердил в жалком восторге: «Умрем! Ах как славно мы умрем!» Александр Бестужев и Каховский показывали себя пламенными террористами, готовыми на ужаснейшие злодейства. /…/ Каховский кричал: «С этими филантропами не сделаешь ничего: тут просто надобно резать, да и только, а если не согласятся, я пойду и сам на себя все объявлю»» — последние слова понимать нужно так, что Каховский, недовольный настроениями подельников, грозился в случае их нерешительности сдаться властям и выдать всех! Доклад продолжает: «Испуганному сим Штейнгелю Рылеев отвечал: «Не бойся, он у меня в руках, я уйму его»».

Перефразируя В.В.Шульгина, можно сказать, что бессилие смотрело на них со стен кабинета Рылеева. И был этот взгляд презрителен до ужаса…

Теперь-то нам есть, с чем сравнивать дискуссии этих говорунов: с собранием у казарменной койки Кирпичникова в ночь накануне восстания. Увы, менталитет тех и других различается решительным образом, и сравнение далеко не в пользу декабристов. Ни старые кадры заговорщиков, уже несколько лет опекаемые Милорадовичем (Трубецкой, Оболенский и Пущин), ни новые, во главе с Рылеевым и им самим набранные, не имели ни одной личности, которую можно было бы поставить рядом с Кирпичниковым.

Хотя таких, как Кирпичников, не много рождается в каждый век, но был, разумеется, человек не меньшего масштаба и во главе заговора декабристов. Беда последних состояла в том, что закулисный Диктатор, навязавший им конкретный приказ и конкретную идею восстания, не стал, в отличие от Кирпичникова, держать своих подчиненных за руку и буквально руководить ими накануне выступления и в первый, решающий час восстания.

Предварительный расклад сил, имеющихся у заговорщиков, сделан был ими весьма приблизительно (см. выше цитату из письма Пущина в Москву), а в реальности к ним присоединилось почти вдвое больше солдат, чем рассчитывал Пущин. Особого оптимизма расчет все равно не внушал, но Кирпичнков в начале восстания располагал и вовсе одной лишь своей учебной командой — соизмеримой, правда, по численности с количеством рядовых солдат, суммарно увлеченных декабристами. Задача состояла в том, чтобы грамотно распорядиться этой силой, а не упиваться мечтами о красивой смерти!

Самое же главное отличие Кирпичникова и его товарищей от декабристов состоит в том, что первые сами выстрадали свое решение, сами приняли его и сами готовились исполнить его ценой своей жизни и ценой жизней других людей — как это и бывает в боевой обстановке. Из декабристов только некоторые казались людьми, убежденными в своей решимости (Каховский и Щепин-Ростовский, например — но им бы еще добавить психической уравновешенности!). Большинство остальных, в том числе — главные признанные руководители Тайного общества, подумывало лишь о том, как бы открутиться от нежданно свалившегося несчастья.

Было бы полбеды, если бы они так только думали, но они еще и действовали! Они попытались спасти себя, но еще больше ухудшили свое и без того сомнительное положение!

Тут в нашем повествовании впервые возникает Яков Иванович Ростовцев — совершенно уникальный персонаж российской истории, незаслуженно обойденный славой. Расскажем сначала общепринятую версию его дебюта на политическом поприще.