Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Не исключено, что для усиления своей позиции он исподволь старался повязать кровью и других сообщников, но на последующие убийства оказался практически способен только Каховский.

Избрание Оболенского диктатором почему-то не вызвало любопытства историков.

Для каких таких целей избирать в тот момент диктатора? Неужели не ясно, что кроме капитуляции не оставалось ничего, что могло бы потребовать руководящих решений? Ведь даже народная революция, разразись она вокруг Сенатской площади вечером 14 декабря, сразу привела бы ситуацию в совершенно неуправляемое состояние — как это и случилось 27 февраля 1917 года!

Но вот именно для этого-то Оболенский и постарался быть избран: чтобы иметь право veto при решении вопроса о сдаче. И он воспользовался этим правом самым решающим образом!

Сначала была отвергнута возможность капитуляции, когда было удовлетворено естественное желание солдат: им дали выслушать Михаила Павловича. Кюхельбекер, правда, особо разговориться не позволил.

Спасение жизней ушло из рук: солдаты упустили инициативу, а тут кавалерийские атаки совершенно не вовремя изменили настроение мятежников — нерешительность противоположной стороны стала как будто очевидной.

Но вот настала прямая угроза артиллерийского расстрела. Завязалась демонстративная возня с пушками: с громкими командами и, наконец, с предупредительным выстрелом поверх голов. Это был последний момент, когда можно было спасти более тысячи жизней, но Оболенский не позволил!

1271 труп сделал неактуальным полное расследование единственного важного убийства. Николая I это вполне устроило.

Замысел Оболенского удался, хотя и не в идеальной форме: пожизненная каторга, но в хорошей компании, с женой и семьей впридачу, вольготным и обеспеченным существованием (далеко, правда, не всегда), да еще и со славой героя, а не предателя!

Как мы знаем, к лету 1826 года дворянское общественное мнение повернулось лицом к осужденным декабристам. В Сибирь они ехали уже триумфаторами.

Прибытие на каторгу продолжило этот бенефис. Там, в XIX столетии, за целый век до рождества ГУЛАГа, господствовали норма и пайка, быстро сводящие в могилу прибывающих каторжан. Ничего подобного декабристам не угрожало!

Сам Оболенский свидетельствовал: начальник Усольского завода полковник Крюков «объявил, что назначит нам работу только для формы, что мы можем быть спокойными и никакого притеснения опасаться не должны. /…/ Невольно иногда тревожила мысль, что нас могут употребить в ту же работу, которую несли простые ссыльно-каторжные. Я видел сам, как они возвращались с работы покрытые с головы до ног соляными кристаллами, которые высыхали на волосах, на одежде, на бороде — они работали без рубашек — и каждая пара работников должна была вылить из соляного источника в соляную варяницу известное число ушатов соленой влаги. На другой день после свидания с начальником урядник Скуратов приносит нам два казенных топора и объявляет, что мы назначены в дровосеки и что нам будет отведено место, где мы должны рубить дрова в количестве, назначенном для каждого работника по заводскому положению: это было сказано вслух, шепотом же он объявил, что мы можем ходить туда для прогулки и что наш урок будет исполнен без нашего содействия. /…/ в третьем часу мы возвращались домой, обедали, хотя и не роскошно, а вечер проводили или в беседе друг с другом, или играли в шахматы».

Как видим, остальным каторжанам прибытие декабристов вылилось в дополнительные нормы принудительной выработки!

Но такой санаторий для «великих революционеров» продолжался не все время — случались за десятилетия лишения свободы и кандалы, и тесные камеры. Да и без этого: несвобода — всегда несвобода; это знает каждый, кого лишали свободы! Но эту судьбу избрал себе и другим сам Оболенский, и не ему было о ней сожалеть!

Целая толпа трупов оказалась невысокой ценой за продолжение его жизни или позябания — судите как хотите!

Жаль только, что гениальные решения Оболенского не снискали ему заслуженного признания: слава за них досталась совсем другому человеку!

В одном из лучших, знаменитейших рассказов английского писателя Г.К.Честертона приводится такой гениальный ход мыслей:

Где легче всего спрятать камень? Среди других камней на берегу моря.

Где легче всего спрятать лист дерева? Среди других листьев в лесу.

Где легче всего спрятать труп? Среди других трупов на поле боя — и далее рассказывается о битве на войне, специально организованной, чтобы скрыть единственный труп — плод индивидуального преднамеренного убийства!

По-видимому, Богу захотелось поделиться идеей, оставшейся беспризорной, а гениям свойственно подслушивать шепот богов!

Современники все же выделили грандиозные заслуги Оболенского: недаром в его судьбе случился эпизод, равного которому не сподобился никто из декабристов.

Все образованное общество, как рассказывалось, было поражено жестокостью приговора декабристам. Лишь в отношении Оболенского было несколько по-иному: составилась целая делегация генералов, ходивших просить к царю об утверждении смертного приговора Оболенскому.

Совершенно естественно, Николай I отказал — у него был свой взгляд на то, какой участи заслуживал Милорадович, и этот взгляд не расходился с позицией Оболенского!

Надеемся, что наша попытка восстановить справедливость и восславить этого великого декабриста увенчается успехом!

В 1961 году, после полета Юрия Гагарина, Гагаринский переулок в Москве из уважения к космонавту был переименован в улицу Рылеева. Следуя этой странной логике, можно было бы предложить тоже что-нибудь подобное: например, переименовать некоторые улицы в России в Оболенские переулки; есть, правда, один такой в Москве!

Так или иначе, князь, на наш взгляд, заслужил дополнительного признания: среди множества подлецов, предателей и убийц, избранных в национальные герои России, Евгений Петрович Оболенский должен занять более почитаемое место!!!

От автора — вместо послесловия

Мне было десять лет, и я до сих пор помню этот солнечный день 1955 года, когда я шел по дороге у берега Черного моря и вдруг, размышляя, понял, что представляю собой законченного и непримиримого политического противника существующего режима! Как же это случилось? Ведь всего за полгода до того я переживал, примут ли меня в юные пионеры: проблема была в том, что до положенных десяти лет мне еще не хватало пары месяцев. Откуда такая метаморфоза?

И тогда, и позже, вспоминая об этом, я все-таки не осознал всей техники того, как исподволь и понемногу мой отец провел в такой недолгий срок свою агитационную кампанию. Это не было столь уж экстравагантным шагом с его стороны: именно в таком возрасте начинали дворяне готовиться к службе: в конце ХVIII века — царю, в конце XIX — против царя. В 1894 году мой тогда пятнадцатилетний дед был изгнан из гимназии — «за политику»; это стало началом пути профессионального революционера. В 1917 году тринадцатилетний старший брат отца вступил в большевистскую партию — это оказалось нетрадиционным началом пути будущего заговорщика-контрреволюционера. Служба обществу началась у моего отца в восьмилетнем возрасте в 1918 году, когда он сидел (вместе со своей матерью) заложником в тюрьме у белых (этому есть документальные подтверждения — см., например: «Родина», № 12, 1997, с. 63–67).

Странные вещи передаются иногда по наследству. Кто-то получает кота в мешке, а кто-то — в сапогах, а мне вот достался целый политический заговор, участниками которого погибли мой дед и старший брат моего отца. Младший сын и брат не принимал непосредственного участия в играх старших: его, блистательного с юности инженера и ученого, они хранили в резерве. Этой ролью он со мной и поделился.

136
{"b":"129418","o":1}