Трубецкой мог самолично наблюдать, как члены Государственного совета направились сначала к Николаю, а потом вмести с ним — к присяге. Позже вечером он посетил и Сенат, где получил информацию о только что принятом Указе также из первых рук: обер-прокурор С.Г.Краснокутский тоже был участником заговора, причем — «Южного общества»!

Любопытно, что в Сенат Трубецкого привело, по его собственному признанию, желание выяснить судьбу помещенного туда экземпляра запечатанного пакета с завещанием Александра I!

На заговорщиков произвело сильнейшее впечатление, насколько легко было заставить чиновную Россию принять какое угодно распоряжение — лишь бы оно исходило от вышестоящих начальников.

Не меньшее впечатление произвела и реакция единственной инстанции, которая попыталась усомниться в законности происходившего. Это случилось во время присяги членов Государственного Совета. Вот рассказ Трубецкого: «В комнате, где стоит обыкновенно внутренний караул, бывший в тот день 1-го взвода роты его величества лейб-гвардии Преображенского полка, стоял аналой с крестом и евангелием. Солдаты спросили, что это значит? «Присяга», — отвечали им; они все в один голос: «Какая присяга?» — «Новому государю». — «У нас есть государь». — «Скончался». — «Мы не слыхали, что он и болен был». Пришел комендант Башуцкий и стал им рассказывать, что известно было о болезни и смерти государя. Тогда головной человек вышел вперед и начал те же возражения, прибавив, что они не могут присягать новому государю, когда есть у них давно царствующий, и верить о смерти его не могут, не слыхав даже о болезни. Дежурный генерал штаба его величества Потапов пришел на помощь коменданту, подтвердил его слова и начал уговаривать людей принять требуемую присягу. Солдаты настаивали упорно на своем отказе. Между тем великий князь Николай Павлович и члены Государственного Совета успели уже присягнуть в церкви, и Николай вышел к упорствующему караулу и подтвердил слова генералов и объявил, что он сам уже только что присягнул новому государю Константину Павловичу. Волнение утихло, и солдаты присягнули».

Готовность солдат стоять на страже интересов правящего царя и недоверие к чистоте помыслов высочайшего начальства стали важнейшими факторами, положенными в основу замысла выступления 14 декабря.

Резюме всему виденному и слышанному в день 27 ноября 1825 года Трубецкой сформулировал так: «Верю очень, что в[еликий] к[нязь] Николай мог заставить себя провозгласить императором от членов Совета, Сената и двора, хотя многие его и не желали, но робость противников его в выражении их мыслей заставляет меня оставаться в уверенности, что никто из них не осмелился бы явно противуречить. Сверх того, надобно признаться, что и Константин был не такая находка, для которой нашлось бы много охотников порисковать своею безопасностью. Один граф Милорадович смел бестрепетно высказывать свои убеждения и противиться всякому незаконному поползновению. Он держал в своих руках судьбу России, и спас столицу от общего и всенародного возмущения, которое непременно бы вспыхнуло, еслиб тотчас после кончины Александра потребована была присяга Николаю. Если Николай добровольно покорился убеждениям графа, то заслужил признательность Отечества; но еслиб он захотел силою добыть престол, то не сомневаюсь, что не нашел бы в графе Милорадовиче себе сообщника».

Внезапная смерть императора Александра и присяга Константину ударили большую часть заговорщиков, как обухом по голове. Ведь все их прежние планы, точнее — намерения, сводились к попытке произвести переворот в случае убийства или смерти прежнего государя. И вот эта смерть случилась — и выяснилось, что на самом деле заговорщиками за столько лет существования заговора ничего не предусмотрено и не приготовлено. Стало очевидным, что никакого заговора просто не было, а была одна говорильня.

Заметим, что и утверждение Трубецкого о всеобщем возмущении в случае присяги Николаю, а не Константину, по существу остается бездоказательной гипотезой — ведь и сами заговорщики пока ничего не предпринимали, чтобы выступить в подобной ситуации. Их самих с полным основанием следует отнести к тем робким противникам Николая, которые не осмелились бы явно противуречить — они также по-существу спрятались за спину Милорадовича! Иное дело, неизвестно что бы получилось, если бы Николай не спасовал и дело дошло до прямого открытого конфликта между великим князем и Милорадовичем, привыкшим к безоговорочному повиновению своих гвардейцев — это-то его и погубило 14 декабря!

Теперь же рядовые участники заговора были просто обескуражены.

Рылеев показал на следствии, что Якубович ворвался к нему с криком: «Царь умер, это вы его у меня вырвали!»

Подполковник корпуса путей сообщения Г.С.Батенков, недавно принятый в «Северное общество», говорил Бестужевым (Николаю и Александру): «Потерян случай, которому подобного не будет в целом 50 лет: если б в Государственном совете были головы, то ныне Россия присягнула бы вместе и новому государю, и новым законам. Теперь все для нас пропало невозвратно».

Николай Бестужев, которому Рылеев протрубил уши одами о всесилии Тайного общества и неизбежности его выступления сразу после убийства или естественной смерти Александра I, высказал обоснованные упреки своему вождю. Рылеев не мог найти слов для оправдания, хотя, как мы понимаем, тут уже совершенно нечестная игра: сам Рылеев был предуведомлен по меньшей мере за трое суток до происшествия и мог бы принять какие-нибудь меры для активизации заговорщиков, если бы это соответствовало его намерениям.

Мало того, известно, что когда весть о тяжелой болезни государя достигла членов филиала «Южного общества» в Петербурге П.Н.Свистунова и А.С.Горожанского (очевидно, вечером 26 или уже утром 27 ноября — в связи с назначением богослужения о выздоровлении), то через своего однополчанина А.М.Муравьева (младшего брата Никиты) они запросили позицию «Северного общества». Рылеев и Оболенский передали: «если будут присягать цесаревичу, то присягнуть, в противном случае сопротивляться».

Запрос вызвал, по-видимому, ответный интерес Е.П.Оболенского: в докладе Следственной комиссии Николаю I, представленном в мае 1826 года, сказано: «Князь Оболенский посылал в сей самый день спрашивать у кавалергардского корнета Александра Муравьева, можно ли надеяться на их полк для произведения бунта, Муравьев отвечал, что это намерение безумное».

Но теперь Рылеев счел нужным отступить перед энтузиазмом Бестужевых. Они вместе бросились наверстывать упущенные возможности: принялись было составлять воззвание к войску, но, не имея средств его размножить, решили сами — Рылеев и два Бестужевых (Николай и Александр) — обойти ночью все посты в столице и сообщить солдатам, что их обманули, «не показав завещания покойного царя, в котором дана свобода крестьянам и убавлена до 15 лет солдатская служба». Жадное ответное внимание вдохновило заговорщиков. Одно было плохо: от усталости они с ног валились, а Рылеев даже простудился. Пришлось прекратить эту агитационную деятельность.

В последующие дни рассматривалось предложение Рылеева поставить все же эту пропаганду на широкую ногу и использовать для возбуждения войск и захвата власти в столице в собственные руки. Было, однако, общепризнанно, что эта идея не имеет никаких шансов на успех. Таким образом, практически получилось нечто вроде урока на тему о бессильности Тайного общества, и, очень похоже, что провел его не кто-нибудь, а сам Рылеев — совсем как в Кронштадте в начале прошлого июня…

Рылеев, как мы покажем ниже, просто не мог, не имел права сообщить большинству своих сторонников, что переворот на самом деле уже произведен — и это было именно то, на что реально только и могло рассчитывать трезвомыслящее руководство заговора.

Тем, в сущности, и завершилось бы выступление Тайного общества, если бы не выяснилось, что Россия присягнула вовсе не тому наследнику, какому было положено.