Первое, что должен был сделать Милорадович — призвать солдат к порядку. Вот это-то и не получилось!
Для Милорадовича, впервые в жизни схваченного за воротник, это должно было послужить решающей проверкой того, может ли что-то значить для этих молодцов сам по себе его авторитет, не подтвержденный законностью его прав: ведь в глазах солдат именно он был в данный момент представителем узурпаторов законной власти, а не они сами!
К обоснованности их убеждений явно сочувственно относился даже сам Михаил Павлович, позже, после гибели Милорадовича, также пытавшийся вести переговоры с восставшими:
«— Можем ли же мы, ваше высочество, /…/ взять это на душу, когда тот государь, которому мы присягнули, еще жив, и мы его не видим? Если уж присягою играть, так что ж после этого остается святого? /…/ — Суждения эти, в самой простоте их, очень трудно было опровергнуть, и великий князь тщетно усиливался уничтожить эти сомнения» — и также едва не схлопотал пулю — хотя, конечно, тоже не от солдат!.. К этому эпизоду мы еще вернемся.
Вести такие переговоры оказалось смерти подобно, но не от Милорадовича, оказывается, зависело решаться или не решаться вторично на столь опаснейший риск!
Внешний вид Милорадовича, представшего перед царем на Дворцовой площади в порванном мундире, с измятой лентой и в совершенно растерянном состоянии духа, отмечался не одним Башуцким, хотя не слышавшие непосредственных объяснений Милорадовича не могли знать истинных причин растрепанного состояния графа: от многочисленных свидетелей на Дворцовой площади пошел слух, что он не успел и штаны застегнуть, покидая Катю Телешеву!..
Мы, со своей стороны, должны напомнить эпизод 1805 года, когда прославленного супермена также потрясла внезапная катастрофа, порожденная неожиданным коварным предательством и его собственным благодушием! Сохрани Милорадович в этот новый критический момент должное хладнокровие — и не стал бы он в такую минуту и в таком виде появляться перед царем, а занялся бы чем-нибудь более полезным: например, сразу бы отправился в конногвардейские казармы или хотя бы привел себя в достойный внешний вид. Вместо этого он сам накликал на себя погибель.
В записках Николая I последняя встреча Милорадовича с царем описана кратко: «В то же время пришел ко мне граф Милорадович и, сказав:
— Дело плохо; они идут к Сенату, но я буду говорить с ними, ушел, — и я более его не видал, как отдавая ему последний долг».
Корф, при всей его дисциплинированности, не мог смириться со столь явной ложью (о которой много выше мы заранее предупреждали) и заменил ее более подходящей по его мнению. В его описании сцена выглядит следующим образом: «Тут подошел граф Милорадович, которого не было видно с утра. «Дело идет дурно, ваше величество; они (т. е. мятежники) окружают памятник Петра Великого; но я пойду туда уговаривать их». У государя не вырвалось ни одного слова в укор ему за все предшедшие уверения в мнимом спокойствии столицы. «Вы, граф, долго командовали Гвардией, — отвечал он, — солдаты вас знают, любят и уважают: уговорите же их, вразумите, что их нарочно вводят в обман; вам же они скорее поверят, чем другим». Милорадович пошел».
В описании Башуцкого этот диалог звучит совсем по-другому: Милорадович «докладывает, что надобно употребить меры строгости, присовокупив: «Государь, если уж они меня привели в такой вид, то тут остается действовать только силой». На это государь ему сказал: «что он, как генерал-губернатор, должен ему отвечать за спокойствие города и приказывает ему взять конно-гвардейский полк и идти с ним против московцев и лейб-гренадер»».
Хвостик речи царя в передаче Башуцкого заведомо неточен: лейб-гренадеры еще не успели присоединиться к московцам, но это относится к фактам, к которым Башуцкий прямого отношения не имел. Представляется, что неточность в тексте начинается еще раньше: Башуцкий мог решить (или, сглаживая углы, попытался создать такое впечатление), что последовавшая импровизированная попытка Милорадовича использовать конногвардейцев происходила по приказу царя — ниже мы приведем опровержение такой возможности.
Башуцкий, конечно, не обладал точностью магнитофона (замечены и другие его погрешности), но, разумеется, не указанные мелочи вызвали категорическую резолюцию Николая I: «У г[осподина] Башуцкого, кажется, очень живое воображение. Это все — совершенная выдумка» — и далее снова настояние на приведенной выше собственной версии встречи, якобы безмолвной со стороны царя!
Характерно, что Корф, подготовив книгу к печати, все равно проигнорировал версию, на которой настаивал царь — это и раскрывает отчасти секрет того, почему публичное издание книги, столь лояльной по отношению к Николаю I, могло состояться лишь после смерти последнего. Вранье каждого их них раздражало другого, но не могло привести к откровенному выяснению отношений: ведь причины гибели Милорадовича — это не шуточки!
Смысл сцены предельно понятен: вид Милорадовича и его слова однозначно охарактеризовали перед царем отношение восставших мятежников к генерал-губернатору! Вот и пришел теперь черед последнему расплачиваться за трехнедельные угрозы гвардией! Кому она, как оказывается, угрожала? И начало речи царя в изложении Башуцкого (адаптированное Корфом!) звучит вполне ясно: генерал-губернатор обязан восстановить спокойствие в столице, а иначе он уже — не генерал-губернатор!!!
Получив такой ультиматум, Милорадович приступил к дальнейшим шагам.
Корф излагает: «После рассказанного нами свидания с государем на Дворцовой площади, он спешил, пешком, к месту сборища мятежников. На дороге ему встретился обер-полицмейстер [А.С.]Шульгин. Милорадович, высадив его из саней, помчался в них с /…/ Башуцким /…/ к Сенатской площади /…/. От угла булевара невозможно было пробраться далее, за сплошной массой народа /…/. Милорадович принужден был объехать кругом, через Синий мост, по Мойке, на Поцелуев мост, и оттуда в Конную Гвардию, где встретился с Орловым. «Пойдемте вместе убеждать мятежников», — сказал он последнему с довольно встревоженным видом. «Я только что оттуда, — отвечал Орлов, — и советую вам, граф, туда не ходить. Этим людям необходимо совершить преступление; не доставляйте им к тому случая. Что же касается меня, то я не могу и не должен за вами следовать: мое место при полку, которым командую и который я должен привести, по приказанию, к императору». — «Что это за генерал-губернатор, который не сумеет пролить свою кровь, когда кровь должна быть пролита», — вскричал Милорадович, сел на лошадь, взятую им у адъютанта Орлова, [Н.П.]Бахметева, и поехал на площадь. За ним следовал, пешком, один Башуцкий. Они врезались в толпу и остановились шагах в десяти от бунтующих солдат».
Разумеется, несколько по-другому это описано у Башуцкого, решившего вообще не приводить подробности столкновения Милорадовича с А.Ф.Орловым: «Проходит ¼ часа, полчаса, наконец более, но кирасиры не выезжают /…/.
Граф Милорадович теряет терпение, требует лошадь, чтобы ехать к бунтовщикам, и говорит окружающим его: «впрочем, я очень рад, что конно-гвардия не поторопилась выезжать; я без них уговорю Московский полк, тут должны быть одни повесы, да и не надо, чтобы кровь пролилась в день вступления на престол государя»».
Ясно, что изобретательный ум Милорадовича, получившего ультимативный приказ подавить восстание, нашел, казалось бы, очевидный выход: использовать для этого конную гвардию. Но не тут-то было: А.Ф.Орлов имел другой приказ — вести конную гвардию в распоряжение Николая I. Тут-то и выясняется, что царь Милорадовичу о конной гвардии ничего не говорил — иначе Милорадович не имел бы права оставить конногвардейцев в распоряжении Орлова, а самому покинуть их: это было бы невыполнением приказа!
Более получаса думал граф, одновременно безуспешно дожидаясь готовности конногвардейцев, как выпутываться затем из сложившейся коллизии: ведь еще вчера какой-то Орлов не посмел бы ему перечить, но царский приказ — есть царский приказ! К тому же Орлов начинал в этот день (как и Бенкендорф) свою дальнейшую головокружительную карьеру охранника при Николае I — и вполне был склонен фрондировать против генерал-губернатора, которому угрожало, как всему начальству было понятно, весьма вероятное падение!
