Гонца с такой миссией можно было посылать совершенно смело: никаких писем он не вез, никакими политическими сведениями не обладал, о планируемом убийстве никто ему допросов делать не собирался, а рискнуть проговориться по своей воле о таком странном и страшном деле — в этой ситуации было крайне маловероятно, да и доказательств преступной просьбы графа нет никаких!

И Минкину ничто не могло спасти.

Александр I, обложенный врагами со всех сторон, совершенно естественно заподозрил политическую подоплеку грузинского убийства. Его искренний совет найти внешнее вмешательство позволил Аракчееву решить самую сложную часть задачи — уничтожить гонца, посланного им самим, и всех связанных с ним лиц, если таковые имелись.

Найти повара, непосредственно виновного, не составляло труда — скорее всего, граф сам выбрал его для убийства. Но вот поймать приезжего человека (не грузинского жителя!) и включить в число истязаемых жертв оказалось возможным только в Новгороде, через который пролегала дорога из столицы в Грузино. Если там этого гонца в принципе не должно было быть, то он сразу же должен был явиться на зов Аракчеева — для окончательного расчета. И расчет оказался щедрей обещанного!

Никакое разоблачение «железному графу» теперь больше не угрожало: даже если гонец выжил, то никто не поверит, если он в чем-то будет обвинять графа — ведь у всех жертв дознания появился на него зуб, а долго ли сочинить любую нелепую клевету! И все покрыто царским словом!..

Имитируя невменяемость, Аракчеев позволил себе проигнорировать и новое послание Шервуда чрезвычайной важности: о нем не был проинформирован ни царь в Таганроге, ни Дибич там же, ни Милорадович в Петербурге, куда Аракчеев все-таки счел необходимым явиться к концу междуцарствия. При этом Аракчеев, посвященный в замыслы заговорщиков, совершенно явно сделал ставку на цареубийство — ведь после этого даже живой Шервуд оказывался совсем единственным, а потому безопасным свидетелем всех предательских шагов «железного графа»: даже доказать, что Шервуд посылал письма, точнее — удостоверить содержание этих писем, прочитанных и уничтоженных Аракчеевым, Шервуд уже не мог. Не случайно последний позволил себе пооткровенничать в мемуарах о предательской сущности Аракчеева только после смерти «железного графа»!

Это не повод усомниться в истинности обвинений Шервуда. Хотя последний — не образец честности (об этом — ниже), но в данном случае никакого корыстного смысла выдумать подобные обвинения у Шервуда не было, а придумывать такое без повода — довольно странно.

Таким образом, убийство Александра I в Таганроге стало и актом уничтожения свидетеля аракчеевского предательства, угрожавшего возмездием «железному графу» — причем возмездием и со стороны заговорщиков, и со стороны сторонников и наследников убиенного императора!

Чисто выкрутиться «железному графу» не удалось: карьеру себе он все-таки сломал. У многих его страшная комедия вызвала обоснованные подозрения — не только у Шервуда. А один из недоброжелателей — Николай I — нашел свой способ рассчитаться с Аракчеевым, хотя и не смог и, возможно, не захотел разоблачать его — у самого было рыльце в пушку!

Дело, конечно, вкуса, но трудно найти в истории России более гнусную личность, чем предавший всех «железный граф». Каким бы несправедливым нападкам он ни подвергался, справедливых более чем достаточно! Он сам это прекрасно понимал.

Умер он не очень старым по нынешним меркам: в 1834 голу ему шел лишь шестьдесят пятый год. Кизеветтер так рассказывает о заключительном периоде его жизни: «Врач, присутствовавший при последних часах его жизни, сообщает, что Аракчеев высказал во время предсмертной болезни самый малодушный страх перед смертью и с безграничной тоской и ужасом цеплялся за жизнь. Но и жизнь для него полна страхов. /…/ Аракчеев вечно дрожал за свою безопасность, редко спал две ночи сряду в одной кровати, обед принимал только приготовленный особенно доверенными людьми, и домашний доктор должен был предварительно сам отведывать всякое кушанье. /…/ В последние годы жизни был с ним такой случай. Он сидел дома, в своем грузинском имении. Ему доложили, что вдали по дороге показались быстро скачущие тройки. Он страшно побледнел, схватил заветную шкатулку, кинулся в экипаж, всегда стоявший наготове, и понесся во весь дух. Он скакал без передышки весь день, переночевал у какого-то помещика, перепугав его своим внезапным появлением, и на утро продолжал столь же поспешное бегство. Прилетев в Новгород, он пристал к дому вице-губернатора. И что же оказалось? Мимо грузинского дома просто-напросто ехали с праздника местные священники, которым попались резвые лошадки».

Рвение Милорадовича в поиске источника утечки информации было заторможено сначала неожиданными событиями в Грузине, а затем демаршем графа Витта.

Едва ли письмо Витта в августе в Петербург полностью осталось незамеченным заговорщиками, но прочитать ни его, ни царский ответ они не сумели, а что еще они могли тогда предпринять? Казалось, Киселев и так был начеку, и в сентябре он должен был бы зафиксировать активность Витта и Бошняка. Но подвела лопоухость его подопечных Давыдова и Лихарева. В результате инициативе Витта помешать никто не успел, и он явился с новостями в Таганрог. Это был славный подарочек заговорщикам!

Наверняка Дибичу стоило немалых усилий встретить его ласково и сыграть свою роль так, чтобы у Витта не возникло намерения разоблачить его недоносительство перед царем. Не вызвало поведение Дибича и страха у Витта за собственную жизнь, а очень напрасно! Это были какие-то весьма непростые сцены, вообразить подробности которых нам нелегко!

Зато и удар бумерангом оказался весомым!

Немедленно убить Витта было невозможно по нескольким причинам. Во-первых, нельзя было возбуждать подозрений Александра I, смертный час которого, в свою очередь, еще не наступил: Дибичу необходимо было дожидаться вести о возвращении Николая Павловича в Петербург. Во-вторых, если уж убивать Витта, то нелепо оставлять в живых Бошняка. Вот к решению этой последней двойной задачи и было приступлено.

Все подобные рассуждения не застрахованы от обвинений в притянутости и спекулятивной тенденциозности, поскольку практически нет ни достоверного заключения о причинах смерти Александра I, ни, тем более, диагнозов заболеваний Витта и Бошняка. Разумеется, теоретически это могли быть естественные инфекционные заболевания, причем не обязательно одни и те же — ведь и исходы их были различны! Но почему тогда никто иной не заболел подобными же болезнями, кроме этих троих людей, продолжение жизни которых столь явно угрожало заговору?

Разумеется, могли болеть и даже умирать и слуги — никто их тогда за людей не считал! Но общая тревожная обстановка предсмертной болезни императора в Таганроге, продолжавшаяся более двух недель, наверняка заставила бы обратить внимание на подобные факты, если бы они имели место — ведь сам Александр отчетливо боялся именно отравления и был настороже! Вероятно и Бошняк, человек внимательный и осторожный, зафиксировал бы подобные болезни в окружении Витта или в своем собственном — если бы они имели место!

Так что остается предполагать либо соучастие в заговоре самого Господа Бога (надеемся на Его снисходительное отношение к высказыванию подобной гипотезы!), либо злую волю вполне определенных заинтересованных лиц.

На месте Дибича нельзя было пускать это дело на самотек или надеяться на Киселева и его подопечных — те и так сумели наломать дров!

Проще всего было снабдить отъезжавшего Витта спутником, последовавшим по служебным делам, а уже попутно занявшимся непосредственно здоровьем Витта и Бошняка. Было бы вполне разумно, если таким как бы случайным спутником оказался именно врач, который затем по «гуманным мотивам» задержался бы для лечения внезапно заболевшего Витта. Начальную порцию «лекарства» Витт получил явно раньше, чем Бошняк — вероятно еще по дороге!