Трубецкого срочно назначили «диктатором», но это все равно (или даже тем более) не спасло его от впадания в истерику; Рылеев до утра 14-го продолжал руководить, юлить и соображать, как спрятаться самому, не оставляя дело полностью без руководства; зато они оба с удовольствием навалили всю ответственность на Оболенского, более остальных, очевидно, виновного в инициативе миссии Ростовцева. Вот его-то фактически и обязали взять на себя всю тяжесть непосредственного руководства демонстрацией, загримированной под восстание! Он-то и наруководил!..

В эти дни наиболее остро сказалось полное одиночество Милорадовича, самостоятельно принимавшего решения — к этой личностной проблеме мы еще вернемся. С 3 декабря, когда позиция, занятая Константином Павловичем, обрушила всю конструкцию задуманного переворота, нарастал поток ошибок, принятых прославленным полководцем.

В данный момент Милорадович совершил две решающие ошибки: 1) признал план восстания невыполнимым и 2) вроде бы не оговорил механизм завершения политической демонстрации, назначенной вместо восстания, который никак не предусматривался фантазиями самих декабристов, ориентировавшихся на совершенно иное развитие событий. Так ли это было на самом деле — нам еще предстоит рассмотреть.

Относительно возможности успеха восстания легко скатиться на путь тех же спекуляций, что нами же и осуждались: что было бы, если бы… и т. д. Тем не менее, совсем не трудно утверждать, что для успеха восстания 14 декабря вполне достаточно было первоначального успеха в Московском полку, как и для успеха 27 февраля 1917 вполне достаточно оказалось успеха в Волынском полку. Действительно, вернитесь к этой идее, читая ниже о событиях 14 декабря: что было бы, если бы восставшие роты Московского полка не встали бы неизвестно зачем на Сенатской площади, а сразу атаковали с лозунгами защиты Константина расположенные рядом казармы конногвардейцев, которых затем с таким трудом и несочувствием к делу удалось привлечь к подавлению восстания? Что было бы, если бы московцы и конногвардейцы затем пошли бы вместе к близлежащим казармам моряков, которые и без того позднее присоединились к восстанию? Что было бы, если бы и потом все они не стояли на месте, а двигались бы к любой другой части еще не объединенных правительственных сил и продолжали бы давить своей все возраставшей массой… — и т. д.?!

Ответ очевиден: был бы захвачен весь город, и не имело бы никакого значения, когда и какую присягу приняли сенаторы, разъехавшиеся по домам — точно так же, как никакого значения не имело в 1917 году, чем занимались во время солдатского бунта члены правительства, депутаты Думы и все остальные!.. Все жители города, все правительство были бы поставлены перед фактом перехода власти к мятежникам.

Вторая ошибка Милорадовича объясняется его привычкой к беспрекословному выполнению собственных команд! Это и стоило ему жизни 14 декабря!

Нерешительность Николая, ожидавшего Михаила, привела к тому, что самый, возможно, удобный день для вступления на престол — воскресенье 13 декабря — был упущен: церкви были полны народом, и было бы вполне уместно огласить Манифест именно в этот момент, а не в понедельник при полупустых церквах. Не стал или не смог давить Николай и на Милорадовича, от которого зависела спешность публикации воззваний в типографиях.

Однако в воскресенье было бы труднее организовать присягу во всех государственных учреждениях — это тоже немаловажно.

Кроме того, вероятно, сыграли роль уже собственные опасения Николая: преждевременное объявление о вступлении на престол могло спровоцировать немедленное восстание — и тут, очевидно, Николай был прав, сохранив прежнее стремление Милорадовича к предварительному сокрытию информации. Возможно, сыграла роль и боязнь несчастливого 13 числа (хотя и понедельник — день тяжелый, но число, когда началось царствование, более прочно входит в историю!).

В целом противоречие необходимых решительных шагов с общей нерешительностью совершавшего их запуганного человека было вполне очевидным.

Как сообщалось, на 8 часов вечера 13 декабря было созвано в Зимнем дворце заседание Государственного Совета. Заговорщики узнали об этом от Краснокутского и Корниловича, посетивших Сперанского около 7 часов вечера.

К этому времени почти все семейство самого Николая Павловича постепенно переместилось также в Зимний дворец. Лишь будущий Царь-Освободитель, семилетний Александр Николаевич, до полудня 14 декабря почему-то (тоже, возможно, для конспирации!) оставался в Аничковом дворце, и был тайно перевезен оттуда адъютантом Николая I А.А.Кавелиным лишь в самый разгар мятежа.

Николай Павлович, как считается, не решался выступать перед Советом без моральной поддержки Михаила Павловича, а того все не было. Членам Государственного Совета было объявлено, что ожидается прибытие великих князей Николая и Михаила. 23 убеленных сединами ветеранов (П.В.Лопухин, А.В.Куракин, Н.С.Мордвинов, А.А.Аракчеев, М.А.Милорадович, И.В.Васильчиков, А.Н.Голицын, Е.Ф.Канкрин, М.М.Сперанский и т. д.) терпеливо ждали несколько часов.

Наконец в полночь Николай решился выступить, так и не дождавшись младшего брата. Первыми его словами были: «Я выполняю волю брата моего Константина Павловича». Затем Николай зачитал перед Советом свой Манифест: теперь он становился императором. Закончил он свое выступление прочтением упомянутого и цитированного нами письма Константина Павловича к П.В.Лопухину от 3 декабря — Николай бросил тем самым прямой упрек в лица членов Государственного Совета.

Завершилось это около часа ночи уже понедельника 14 декабря. На этот раз адмирал Мордвинов оказался первым, поздравившим нового императора с восшествием на престол. Понятно, что присутствовавшие (и Милорадович тоже!) тут же принесли новую присягу!

Теперь Николай располагал всей полнотой власти, и мог сам заботиться об отражении грозящего выступления заговорщиков.

В циркулярной повестке, разосланной для сбора Гвардейским Генеральным штабом начальникам гвардии — от командиров полков и выше, вызванные приглашались «Его императорским высочеством государем великим князем Николаем Павловичем» — до последнего момента теперь уже Николай I старался использовать фактор внезапности!

Утром при одевании императора присутствовал Бенкендорф, который с этого момента усиленно принялся делать карьеру. Ему Николай патетически заявил: «Сегодня вечером, может быть, нас обоих более не будет на свете; но по крайней мере мы умрем исполнив наш долг». Затем в 7 часов утра Воинов доложил о сборе гвардейского начальства.

Зачитав Манифест и приложенне акты, Николай спросил гвардейцев, имеются ли какие-нибудь сомнения или претензии? Услышав заверения в отсутствии таковых, Николай заявил: «После этого вы отвечаете мне головой за спокойствие столицы; а что до меня, если буду императором хоть на один час, то покажу что был того достоин»! Немедленно присутствовавшие были приведены к присяге в малой церкви Зимнего дворца, а затем разъехались по местам службы.

В ночь на 14 декабря приступили к действиям и заговорщики. Доклад рассказывает об этом так: «Они уже знали наверное, что следующий день (14 декабря) назначен для обнародования Манифеста о восшествии вашего императорского величества на прародительский престол. О том, что Сенат собирается в 7 часов утра для присяги, известил их обер-прокурор Краснокутский, член Южного общества, который вечером 13-го числа приезжал к князю Трубецкому и оттуда, не застав его, к Рылееву. Показывают (Корнилович и Рылеев), что объявив свою новость, он прибавил: «Делайте, что хотите», но Краснокутский не сознается в этом, а говорит только, что слышал вокруг себя: «Завтра присяга сигнал»» — очень любопытно!

Краснокутский на следствии показывал, что якобы «отгадал намерения тайного общества на 14 декабря, хотел было донести об оных правительству и раздумал единственно затем, что считал исполнение невозможным».