— Смертельно скучно жить по вашим правилам, — сказала вдруг Даша. Я уже знал в ней эту недевичью прямоту и успел ее полюбить. — Вы странный. Будто нарочно хотите себя унизить. Сделаться хуже, чем вы есть.

Базиль поглядел на нее с еще большим любопытством. Она кивнула всем:

— Прощайте, господа. Не буду мешать вам веселиться.

Я пошел ее проводить и, чуть задержавшись в дверях, услышал, как Самборская произнесла:

— Фу ты, ну ты! Ты, Базиль, только попусту хвост распускал.

Мы с Дарьей Александровной расстались у ее экипажа.

— До свидания, Григорий Федорович. Заезжайте завтра утром. Поговорим.

Потом я быстро вернулся в дом, мне хотелось послушать, как «брийянты» будут обсуждать моих знакомцев.

Я вошел, когда Кискис говорил:

— …после того, как тетушка вышла замуж за этого солдафона. И правильно сделали: дочка у них получилась скучная и манерная, сами видели.

— Личико постненькое, вместо бюста среднерусская равнина, и — вы заметили? — на лбу прыщики, — подхватила графиня.

— Нет у нее на лбу никаких прыщиков! — возмутился я.

— Есть! Просто она их замазывает. Уж мне ль не знать!

— Нету прыщиков! Вы просто взревновали!

— Я?! К этой простушке!?

Мы, наверное, препирались бы еще долго, но Базиль поднял палец, и наступила тишина.

— Теперь мне понятен смысл названия «Серноводск», — изрек арбитр. — Оказывается, здесь водятся серны.

Тина надула губки, Кискис же сразу переменил позицию и стал говорить, что Фигнеры вообще-то довольно славные и «солдафону» сулят большой взлет, причем в самом скором времени.

— Это вопрос почти решенный, — с важным видом подтвердил Лебеда. — Ждем только прибытия военного министра. — Он сверкнул на меня своими блестящими глазками. — А вас, мсье Мангаров, можно поздравить. Как мадемуазель Фигнер на вас смотрела! Барышня презавидная, папаша опять же… Браво! Никитин ваш тоже презабавный.

Стольников обронил:

— Да, Грегуар, ты сильно переменился. Был, уж извини, цыпленок цыпленком, а стал прямо Печорин. Интересные личности к тебе сами тянутся. Что Кавказ с людьми делает!

Я был на седьмом небе и боялся только, что покраснею от удовольствия.

Кискис объявил:

— Всё, больше он не Шотландец. Так и буду его звать: «наш Печорин». Или «наш Байрон». Выбирай!

Тут — пришлось кстати — я получил возможность ввернуть слышанное от Олега Львовича:

— Только не Байрон! Что Байрон? Плешивый толстяк с маслеными глазами.

— Как-как? — переспросил Базиль. — Нет, ты решительно стал оригинален.

— Выпьем за нашего Печорина! — провозгласил Граф Нулин. Он уже не казался мне таким противным, как вначале.

— Так вы находите Никитина интересным? — спросил его я.

— Только в том смысле, что он адски смешон. Я слыхал про него. Человек из очень хорошей семьи, с состоянием, был принят в самых лучших домах. И что же? Потерял всё из-за собственной дурости!

Стольников возразил ему:

— Время тогда было смешное, поэтому, наверное, Никитин смешным не казался. Но сегодня он выглядит нелепо. Так нелепа большая морская рыба, по ошибке заплывшая в реку. Время — оно ведь как вода. Течет, меняется. А Никитин не понял, что вода перестала быть соленой. Раздувает жабры, топорщит плавники. Он — ходячий анахронизм. Экспонат из кунсткамеры.

Вердикт был сформулирован и провозглашен. Об Олеге Львовиче говорить перестали.

Мы ели и пили чуть не до рассвета. Я демонстрировал «блестящим» свою меткость в пистолетной стрельбе, Граф Нулин и Тина представляли пикантную сценку «Влюбленный евнух», Кискис пел серенаду перед запертой спальней своей черкешенки.

В четвертом часу Стольников, зевнув, сказал, что становится скучновато, и «персидский вечер» закончился.

Я шел к себе в «Парадиз», пошатываясь. Сердце мое, что называется, пело, грудь горделиво раздувалась, в ушах стоял звон от вина, криков и пальбы.

Мне теперь грустно и смешно вспоминать траекторию, по которой двигались пылкие чувства молодого человека сороковых годов, — я ведь был совершенно заурядным, как теперь говорят, среднестатистическим продуктом своей среды и эпохи. В ту майскую ночь я не мог уснуть, что нормально для влюбленного. Но первое, что начало волновать мое воображение, — это выгоды, которые мне сулила взаимность предмета обожания. Мне представлялось, каким блестящим поворотом для моей карьеры окажется эта партия. Прикидывал я, увы, и то, какое можно получить приданое. Фигнер был не из вояк, выслужившихся своей саблей, а хорошего старого рода и, по всем приметам, богат. Но постепенно молодая кровь разогналась, ее ток вымыл практические соображения прочь из сердца и мозга; я перестал думать о звездочках на эполетах, о мраморных дворцах — мне грезились объятья, лобзания и прочее, отчего перехватывало дыхание и темнело в глазах.

Наутро, едва позволили приличия, я был у Даши. Генерал уже отбыл в штаб, и она приняла меня запросто. Начался разговор с того, что она долго расспрашивала об Олеге Львовиче и его круге общения. Потом я стал звать ее на пикник (вчера Базиль постановил устроить поездку к Хрустальному водопаду). Сначала Дарья Александровна живо согласилась, но, узнав, что это затея «блестящих», передумала.

— Эта публика мне неинтересна и даже неприятна, — сказала она. — Другое дело, если вы соберетесь куда-нибудь с Никитиным и его друзьями. Тогда прошу меня не забывать.

— Они уехали в горы. Если желаете, можно навестить их завтра вечером.

— Охотно!

Я сказал, что раз она не едет на пикник, то и я остаюсь, но Даша не захотела слушать. Сколько я ни уверял, что это с моей стороны никакая не жертва, она осталась непреклонной — вынудила меня пообещать, что я отправлюсь веселиться со своими «старыми друзьями».

«Она заботится обо мне, хочет, чтобы мне было хорошо, — думал я, расставшись с нею. — Это первый шаг разгорающейся любви!»

В недалекое путешествие к живописному водопаду на горной речке Подкумок отправилась целая кавалькада. К нашей компании присоединилось два десятка кавалеров и дам лучшего серноводского общества. Кискис с Тиной тщательно отобрали участников пикника, и никто не подумал отказаться, несмотря на спонтанность предприятия.

Стольников, с небрежным изяществом сидя в седле прекрасного имеретинского иноходца, ехал впереди всей вереницы, словно Наполеон во главе своей гвардии. Сходство с Бонапартом усугублялось еще и тем, что одет он был с подчеркнутой неприметностью (как мне вспоминается, во что-то серое), а все остальные вырядились кто во что горазд.

Я тоже, на правах ветерана горной войны, держался впереди, с преувеличенной зоркостью озирая окрестные холмы. Поводий я, щеголяя посадкой, не трогал; одна моя рука лежала на рукоятке пистолета, другая — на эфесе золотой сабли. Последний раз «хищники» совершали набег в эти места лет десять назад, но приезжий beau mond этого не знал, и я с удовольствием ловил на себе почтительные взгляды.

— Сколько павлинов с павлинихами в эту дыру понаехало, — с усмешкой сказал мне Базиль. — Воистину лучший способ разрекламировать новый курорт — ougrokhat там какого-нибудь романтического поэта.

— И еще чтобы туда наведался ты со своим антуражем, — в тон ему ответил я, радуясь, что так ловко совмещаю комплимент с иронией. — Это вроде штампа цензуры: «Дозволено к модному употреблению». После вас, «брийянтов», сюда хлынет весь Питер, за ним Москва, а потом и провинция.

Он рассмеялся, одобрительно мне подмигнул.

Пикник описывать я не буду, он не представлял собою ничего особенного и мог бы происходить где-нибудь в окрестностях Павловска — если б, конечно, не окружение дикой и прекрасной природы. Она, однако, мало кого в этом обществе занимала. Дамы, конечно, восхищались грозным шумом падающей воды, бурливостью разлившегося Подкумка, зазубренной остротою скал и парящими в небе орлами, а кавалеры вторили своим спутницам, но куда больше каждого интересовало, какое он производит впечатление на окружающих, — я же говорю, пикник был самый обыкновенный, каковы они и сейчас.