Ли Меллон рассказывал, что однажды, уже в Новейшее время, все зубы пробыли у него во рту в течение целого дня. Он водил в Канзасе трактор – взад-вперед по пшеничному полю, – и его новая нижняя челюсть сидела во рту немного косо, так что он ее вытащил и положил в карман рубашки. Зубы вывалились, и он проехался по ним трактором.

С неподдельной грустью Ли Меллон рассказывал мне, как, не обнаружив в кармане зубов, он проискал их целый час, а когда, наконец, нашел, то лучше бы он их не видел вообще.

Я познакомился с Ли Меллоном пять лет назад в Сан-Франциско. Была весна. Ли Меллон только что приехал автостопом из Биг-Сура. По дороге его посадил в свою спортивную машину один богатый пидор. Богатый пидор предложил Ли Меллону десять долларов за акт орального насилия.

Ли Меллон сказал «хорошо», и они остановились в уединенном месте, где деревья карабкались в гору сначала поодиночке, потом превращались в лес и уже настоящим лесом заползали на вершину.

– После вас, – сказал Ли Меллон, и они пошли в лес, богатый пидор впереди. Ли Меллон подобрал камень и долбанул им богатого пидора по голове.

– Ой! – сказал богатый пидор и упал на землю. Было больно, и богатый пидор запросил пощады.

– Пощади меня! Пощади меня! Я маленький одинокий богатый пидор, я только хотел немножко развлечься. Я не сделал ничего плохого.

– А ну прекрати, – сказал Ли Меллон. – Давай сюда деньги и ключи от машины. Мне больше ничего не надо, ты понял, богатый пидор?

Богатый пидор отдал Ли Мелону 235 долларов, ключи от машины и часы.

Ли Меллон ничего не говорил богатому пидору насчет часов, но вспомнил, что скоро день его рождения, двадцать три года, так что взял часы и сунул их в карман.

Это был лучший день в жизни богатого пидора. Молодой, высокий, красивый, решительный, беззубый хичхайкер забирает у него деньги, машину и часы.

Эту историю богатый пидор сможет рассказать всем своим друзьям. Он покажет им шишку на голове и след от часов на руке.

Богатый пидор дотянулся рукой до шишки. Она росла как на дрожжах. Богатый пидор надеялся, что шишка не рассосется еще очень долго.

– Я ухожу, – сказал Ли Меллон. – А ты сидишь здесь до утра. Если сдвинешься хоть на дюйм, я вернусь и два раза перееду тебя машиной. Я очень крутой и больше всего на свете люблю давить богатых пидоров.

– Я не сдвинусь с места до утра, – сказал богатый пидор. Мудрое решение. При всей своей замечательной внешности Ли Меллон был весьма грозен. – Я не сдвинусь ни на дюйм, – пообещал богатый пидор.

– Какой хороший богатый пидор, – сказал Ли Меллон, бросил машину в Монтерее и сел на автобус до Сан-Франциско.

Когда я впервые встретил молодого хичхайкера, он уже четвертый день подряд пропивал конфискованные средства. Он купил бутылку виски, и мы отправились пить в переулок. В Сан-Франциско так принято.

Мы с Ли Меллоном мокли под дождем, хохотали во все горло – и немедленно подружились. Он сказал, что ищет жилье. У него еще оставались деньги богатого пидора.

Я сказал, что в доме на Ливенуорт-стрит, где я живу, прямо под моим чердаком есть свободная комната, и Ли Меллон сказал: здорóво, сосед.

Ли Меллон был уверен, что богатый пидор не пойдет жаловаться в полицию.

– Богатый пидор сидит, наверное, до сих пор в Биг-Суре. Ничего, с голоду не помрет.

Ночь, когда я познакомился с Ли Меллоном, утекала каплями из нашего тотема – бутылки виски. Наступил рассвет, шел дождь, и мы оказались на Эмбаркадеро. Начали рассвет чайки – их серые крики, словно флаги, поднимались вместе с солнцем. Куда-то плыл корабль. Норвежский корабль.

Наверное, шел к себе в Норвегию и в исполнение коммерческого договора вез шкуры 163 трамваев. Ах, торговля: страны меняются своим добром, словно школьники на переменках. Меняют дождливое весеннее утро Осло на 163 трамвайные шкуры из Сан-Франциско.

Ли Меллон смотрел в небо. Иногда такое случается: знакомитесь с человеком, а он смотрит в небо. Он смотрел очень долго.

– Что там? – спросил я, потому что хотел стать ему другом.

– Просто чайки, – сказал он. – Посмотри вон на ту. – Он указал рукой на чайку, но я не понял, на какую именно – их было слишком много, птиц, зовущих рассвет. Больше он ничего не говорил.

Да, можно подумать и о чайках. Мы жутко устали, были в похмелье и все еще пьяны. Можно подумать и о чайках. Это ведь так просто… чайки: прошлое, настоящее и будущее проходит под небом, как барабанная дробь.

Мы зашли в небольшое кафе и взяли по чашке кофе. Его нам принесла самая страшная официантка в мире. Я дал ей имя Тельма. Мне нравится придумывать имена.

Меня зовут Джесси. Любые попытки описать ее внешность заранее обречены на провал, но по-своему она очень подходила этому кафе, где пар вставал над нашими чашками, словно свет.

Елена Троянская здесь была бы неуместна. «Как сюда попала Елена Троянская?» – спросил бы какой-нибудь портовый грузчик. Он бы ничего не понял. А вот Тельма вполне всех устраивала.

Ли Меллон рассказывал, что родился в Меридиане, Миссисипи, а вырос во Флориде, Вирджинии и Северной Каролине.

– Около Эшвила, – сказал он. – Страна Томаса Вулфа [8].

– Ага, – сказал я.

У Ли Меллона не было южного акцента.

– У тебя нет южного акцента, – сказал я.

– Правильно, Джесси. Когда я был маленький, я читал Ницше, Шопенгауэра и Канта, – сказал Ли Меллон.

Очень странный способ избавиться от южного акцента. Ли Меллон, однако, считал его нормальным. Я не стал спорить, потому что никогда не пытался бороться с южным акцентом с помощью немецких философов.

– Когда мне было шестнадцать лет, я влез в Чикагский университет и жил там с двумя очень культурными первокурсницами-негритянками, – сказал Ли Меллон. – Мы спали втроем на одной кровати. Это тоже помогло избавиться от южного акцента.

– Хороший трюк, – ответил я, не зная толком, что сказать.

Подошла Тельма, самая страшная официантка в мире, и спросила, не хотим ли мы чего-нибудь на завтрак. У них вкусные пирожки; бекон и яичница тоже вкусные – хватит, чтобы набить живот.

– Вам сейчас в самый раз, – сказала Тельма.

Я съел пирожки, Ли Мелон тоже съел пирожки, потом бекон, яичницу, потом опять пирожки. Он не обращал внимания на Тельму и продолжал говорить о юге.

Он рассказал, что жил на ферме около Спотсильвании, Вирджиния, и ребенком облазил все те места, где проходила битва за Уилдернесс.

– Там сражался мой прадед, – сказал он. – Он был генералом. Генералом Конфедерации, и, черт побери, очень хорошим. Я вырос на историях о генерале Августасе Меллоне, КША. Он умер в 1910 году. В том же году, когда умер Марк Твен. Это был год кометы Галлея. Он был генералом. Ты слышал когда-нибудь о генерале Августасе Меллоне?

– Нет, но это здорово, – сказал я. – Генерал Конфедерации… Бог ты мой.

– Да, все Меллоны очень гордятся генералом Августасом Меллоном. Ему где-то стоит памятник, но никто не знает где. Дядя Бенджамин искал его два года. Он объехал весь Юг на старом грузовике, спал в кузове. Статуя, наверное, спрятана в каком-то парке под виноградной лозой. Никакого уважения к нашим замечательным предкам. К нашим героям.

Тарелки перед нами были пусты, как бланки приказов к неначатым сражениям необъявленной войны. Я помахал самой страшной в мире официантке, но Ли Меллон сказал, что заплатит сам. Он приветливо посмотрел на Тельму.

Вполне возможно, он только сейчас ее разглядел – насколько я помню, он ни слова о ней не сказал, пока она носила нам кофе и завтрак.

– Доллар за поцелуй, – сказал Ли Меллон, когда она начала отсчитывать сдачу с десятки, некогда принадлежавшей стукнутому камнем по башке богатому пидору.

– Давай, – ответила она, не улыбнувшись, не оскорбившись и не высказав ничего похожего на удивление. Так, словно целоваться за доллар с Ли Меллоном входило в ее обязанности.