— Ничего не понимаю, — сказал Корень, — о чем это он?

— Это он о том, Иван Петрович, — я сначала хотел обойти этот скользкий момент, но потом мне самому стало интересно, — что один из нас троих — зомби. Или все трое.

Я не стал озвучивать до конца свои подозрения. Тем более, что лично мне уже стало понятно — кто из нас троих вернее всего может быть зомбированным мертвяком. Ведь близкое знакомство с телепатами водил только я! Не Петрович, не Белыч — только я! И тогда становятся понятны фокусы моей памяти. Почти все становится понятным. Но вот странно, что кровь из меня в Красном уголке Корнеева, да и здесь тоже, текла вполне себе обычная. Не та черная маслянистая субстанция, которую носит в себе местная нежить. Так что же Зайцев с компанией сделали с Максимом Бергом? Зомби вне Зоны не живут! Ух… не живут! Разлагаются в некрасивые останки, похожие на лужи нефти! Меня почти отпустили столь явные подозрения, но я вдруг вспомнил о предупреждении Зайцева про окончательное выздоровление, для которого мне обязательно нужно вернуться в Зону. И не позднее, чем через пару месяцев! А что, если есть артефакт, которым можно поддержать псевдожизнь в мертвяке? Если я еще не сошел с ума, в чем уже есть большие подозрения, то, наверняка чокнусь, если не выясню этоти вопросы быстро и до конца.

— И кто же? — после некоторого раздумья спросил Петрович. — Мы ведь с тобой здесь впервые, а за Периметром контролеров нет, да, Белыч?

Нашему проводнику, видимо, пришли в голову те же соображения, он резко выдернул из ножен клинок и трижды в каком-то исступлении рассек себе сначала одну, а потом и другую руку. Подставив их под свет, обрадовано закричал:

— Смотрите, да посмотрите же вы! Она же красная! Обычная, красная, — он лизнул запястье языком, — соленая кровь! Ничего общего! Может быть, он просто ошибся?

— Ты сам-то в это веришь? — устало спросил Корень. — Наверное, обращение не до конца прошло. После Выброса почернеет. А, может быть, это так на нас наведенная иллюзия действует.

Белыч, закрыв глаза и вцепившись в волосы залитыми кровью руками, тоненько завыл на одной ноте.

— Когда… когда… — изредка прорывалось сквозь этот странный вой.

Я не нашел в себе сил дальше слушать как человек, не знающий правды, запуганный сложившимися обстоятельствами и чьими-то заблуждениями, сводит себя с ума. Я положил на его плечо, дергающееся крупной дрожью, руку и заговорил:

— Перестань, сталкер. Подумай хорошенько, разве Сахаров может знать все причуды контролеров? Разве мы видели здесь хоть одного из них? Разве не могли взять под контроль нас с Петровичем еще до тебя? До того как мы встретились? Подумай хорошенько, на основании каких фактов ты решил, что стал мертвым? Может быть они ушли потому что контролер не нашел в себе сил брать контроль над еще несколькими людьми? Пока никто из нас не обратился — нет смысла хоронить себя!

Он понемногу успокаивался, всхлипы утихли. Дышал еще не ровно, часто сильно втягивал в себя воздух, но когда он поднял измазанную кровью голову, взгляд его был пуст и спокоен.

— Х-хор-ро-ошо, — слово не далось ему сразу, но, в конце концов, он его выговорил, — пока еще мы друг друга не перестреляли. Будем считать, что все хорошо. Если я зомби и вокруг меня наведенная иллюзия, то уже поздно себя жалеть. Если же Сахаров ошибался, то… все хорошо.

Сейф пришлось отодвигать нам с Петровичем.

Мы разбудили „жарку“, дремавшую за турникетами, и бодро пробежали по холлу, ярко освещенному сработавшей аномалией. Дальнейший наш путь пролегал в довольно узком коридоре. Петрович настаивал на том, чтобы проверялись все двери, которые обнаружатся в его стенах.

— Вы поймите, ребятки, что строительство советских режимных объектов — это совершенно уникальная технология и архитектура! При неработающих лифтах, не имея подробных планов строения, можно неделями бродить по одному этажу, и никогда не найти перехода на следующий. Здесь не может быть парадных лестниц. Здесь никто не вешает памятные таблички с „Планом эвакуации при пожаре“! Поэтому любая комната может оказаться тем, что мы ищем.

Первая дверь, с нанесенным по трафарету номером „01.01к-п“ нашлась в пяти метрах от входа — в глубокой нише, образованной перфорированным алюминиевым фальшпотолком и встроенными в стены шкафами, поначалу принятые нами за сами стены. Она была чуть приоткрыта и в этой узкой щели что-то вспыхивало! Пока мы светили на нее своими фонарями, этого не было заметно, но стоило Белычу взяться за ручку, как наша подсветка отклонилась, а в вертикальной щели вдруг неярко сверкнула быстрая блеклая молния! Он торопливо отдернул руку, но больше ничего не произошло. Глядя на Корня, проводник опасливо покачал головой, но все же отважился еще раз взяться за дверную ручку. Это легкое прикосновение осталось без световых эффектов, и сталкер осторожно потянул дверь на себя.

Все таже непроглядная темень. Мы, ощупывая лучами перед собой каждый сантиметр поверхности, вошли.

Высокая стойка с окошками — из края в край перегораживала всё помещение. Очень похоже на почту или банковский офис. Только стекла над стойкой оказались почти полуторасантиметровой толщины, а над прорезанными в нем окошками не привычные „отправка-получение посылок и бандеролей“ или „оплата коммунальных платежей“, а непонятные цифро-буквенные обозначения: „19/2 он“, 19/2-1срд», «Х-1х/3от» и тому подобное. Словно какой-нибудь обкурившийся математик пошалил.

В дальнем углу от светильника к светильнику проскочила извивающаяся молния, на мгновение осветившая весь зал.

Мы никак не успели отреагировать, и лишь когда снова стало темно, Петрович хрипло спросил:

— Аномалия?

— Нет, — Белыч отвечал совершенно спокойно — не аномалия. Здесь так часто бывает. Молнии внутри помещений. Годами, бывает, скачут от розетки к чайнику, или как сейчас — между светильниками.

— Понятно. Мы с вами, други мои, в канцелярии этого заведения. Встречал уже похожие замуты. Здесь вряд ли есть что-то полезное. И потому мы идем дальше.

Ничего полезного, если не считать таковым пятна светящейся кислоты, не нашлось и в следующих обследованных нами десяти комнатах. Все они оказались так или иначе завязанными на работу канцеляристов и представляли собой архив переписки, отдел вскрытия отправлений, отдел сортировки внутренней документации, еще какие-то отделы, измышленные извращенным разумом главного канцеляриста-секретчика. В двух из них на стенах, полу и потолке остались легко читаемые следы бушевавшего здесь некогда пожара. Выгорело всё и мне показалось, что некто, устроивший эти локальные катаклизмы, не удовлетворился парой литров керосина, а использовал для разжигания огня гораздо более мощные средства. Что-нибудь на основе нитрата бария с магнием — чтоб легко и сильно горело и очень легко тушилось. Не традиционные термитные смеси, которые не только замаешься поджигать, но и хрен потушишь. Да и температура от них почти в две с половиной тысячи градусов даже для подземного сооружения — перебор. Когда я озвучил эту версию, Петрович очень странно посмотрел на меня, но с выводами согласился. И я тоже задумался — мне-то откуда знать о нитрате бария?

Лишь за двенадцатой дверью, помеченной как «19.01-04ак», обнаружился просторный зал, заставленный из края в край толстостенными стеклянными емкостями, вдоль рядов которых вились толстые жгуты проводов.

— Ух ты! — Белыч, кажется, чему-то обрадовался, — Аккумуляторная!

— Брось, — Корень усмехнулся, — ты всерьез надеешься вытянуть из этих батарей пару вольт-ампер?

— А чем черт не шутит, брат? — Сталкер уже стоял у металлического щита на стене, разделенного прорезями на множество ячеек. — В Зоне с электричеством особые чудеса творятся — лампочки без проводов светят, конфорки в домашних печках всегда горячие, бывает, выброшенная на помойку электробритва вдруг заработает, — он внимательно изучал маркировку ячеек, — вот, кажется, это подойдет! Сейчас проверим.

Сталкер вытянул из черноты длинный моток провода с несколькими разными разъемами на концах. Достал из рюкзака погасший фонарь и деловито стал копаться в углу. Петрович светил ему, возвышаясь над ним справа, а я еще раз осмотрел емкости.