— Слава Богу, — произносит Прист.

— И похоже, Эйден Прайс сильно ранил его.

— Я вздохну с облегчением, когда его возьмут.

— И мы тоже. Ну и денек!

Последние двадцать минут Мики старается держать себя в руках, а Прист развлекается тем, что рассуждает о выгодах партнерства между корпорацией и школой. Он вливает в себя виски стакан за стаканом, но совсем не кажется опьяневшим, если не считать бесконечного монолога о спасении школ, вызывающих тревогу, о передаче в дар спортивного табло и гимнастического оборудования и о некоторых «очень богатых личностях, которых я знаю», имеющих большой вкус к филантропии.

— И все они просят только одного — повесить маленькую табличку со своим именем. И поскольку ребятам надо завтракать, так ли уж было бы сложно снабжать их питанием?

— Кажется, ваши друзья — большие шишки, — замечает Мики.

— Давайте посмотрим, — говорит Прист под барабанный бой дождя по крыше. — Правительство? Кто сейчас полагается на правительство? Оно тратит деньги направо и налево. Правительство не могло бы содержать даже ларек со сладостями.

— Ваша правда, сэр.

Еще два стаканчика шотландского виски, и Прист признался, что у него есть пара мыслей насчет внесения изменений в курс обучения. Некоторые подходы к преподаванию истории и искусства.

— Я вот что имею в виду, Мики. Можно вас так называть? Я не говорю о контроле, Мики. Только о вложениях. Учителей-то хватает, ну давайте посмотрим фактам в лицо. Если ты можешь делать дело, то делаешь его, если же нет, то становишься учителем.

— Но вложение должны иметь все, — указал Мики, думая о Воорте.

Вот тогда-то и позвонил Сантини, а потом Воорт, сообщив ему о том, что случилось в Риверсайд-парке, и поступили новые инструкции о снятии охраны с Приста. Полицейские нужны по всему городу, чтобы разобраться с проблемами отключения электричества. Уличное освещение неисправно. Аварии мешают движению на дорогах. Диспетчеров службы 911 одолевают звонками о грабеже в Южном Бронксе.

— Вы хотите сказать, что уходите? — спрашивает Прист.

Перемена в нем поразительна. Лекторская самоуверенность исчезла, и он кажется таким ранимым, что, несмотря на отвращение, Мики и впрямь где-то в глубине души ощущает каплю жалости к этому человеку.

Однако он по рации уведомляет Салливана, что надо сворачиваться, отправляет полицейских в форме обратно в участок, где они получают новое задание, а полицейских в штатском — в Риверсайд-парк, чтобы те помогли прочесать парк и найти Уэнделла Ная.

— Но откуда вы знаете, что он в парке? — волнуется Прист, когда Мики отключает рацию.

— В любом случае успокойтесь, мистер Прист. Он шел не к вам. И уж конечно, теперь ни к кому не пойдет. Он ранен и, вероятно, умирает. Мы готовы взять его на всех мостах, а уличное движение — сплошная пробка.

— Я чувствовал бы себя уютнее, если бы вы остались, пока я не вызову по телефону друзей, — говорит Прист. — По крайней мере телефоны еще работают.

Мики согласно кивает:

— Позвонить друзьям — мысль хорошая, если вы от этого будете чувствовать себя лучше, но нам надо ехать.

Даже при свете свечей отчетливо видно, как блестит лоб Приста.

— Удачи вам с новой школой, сэр, только убедитесь, что двери по-прежнему заперты. — С этими словами Мики покидает комнату и дом, а Прист из окна второго этажа смотрит, как полицейские уезжают.

«Этот детектив, вероятно, прав. У меня нет совершенно никаких причин бояться».

Роберт Прист, специалист по городскому развитию и планированию, судя по слухам, убийца собственного отца, стоит в огромном холле своего дома, окруженный гобеленами и восточными коврами, и со всем своим влиянием и богатством не в состоянии включить проклятое электричество, а заодно и домашнюю сигнализацию. Словно на дворе четырнадцатый век, а не двадцать первый. Слава Богу, что есть телефоны. Дозвонившись до племянника Джоуи, он велит ехать прямо к нему, захватив пару друзей.

«Я мог бы позвонить Эйдену, но это невозможно».

Надо убедиться, что двери заперты. Детектив посоветовал. «Так что же он, черт побери, имел в виду? — внезапно думает Прист. — Что двери не были заперты?»

И он начинает обход дома, держа в одной руке стакан с виски, а в другой фонарик, и чувствует себя при этом взломщиком в собственном доме.

Передняя дверь заперта. Хорошо.

Окна гостиной заперты.

Столовая в порядке, ванная комната внизу тоже.

В рабочем кабинете все в порядке. Спальня для гостей на замке. «Надо позвонить в полицию и пожаловаться на полицейских, которые уехали раньше времени», — думает Прист. И когда он приближается к последней комнате, что ведет наружу, в нем прибавляется уверенности и вскипает негодование.

Пошатываясь, Прист входит в большую, лазурного цвета кухню с оборудованием из нержавеющей стали, беспокойный, как пятилетний мальчик, прислушивающийся к стукам за окном в три часа ночи.

Прист давно знает, что он патологический трус, знает это с пяти лет, когда обмочился, испугавшись мальчика на детской площадке, который отнял у него пластмассовый совок. В школе избегал спорта. В колледже никогда, как другие ребята, не рисковал бывать в злачных местах города. Став взрослым, он разбогател и нанял охранников — именно они, следуя приказам Приста, убили его отца и постоянно отпугивали конкурентов; они же следили и за Уэнделлом Наем.

Но до нынешнего вечера у Приста не было нужды смотреть в лицо своему давнему тайному пороку.

По сути дела, он убедил себя, что теперь он вовсе не трус. В конце концов, он приказывал убивать людей. Он рисковал оказаться под арестом и попасть в тюрьму из-за своего бизнеса. Он подобрал команду из самых безжалостных людей в городе, ориентируясь на их слова, когда они говорили о том, чтобы «заткнуть рот» оппозиции, «заставить замолчать» критиков, «прибить» любого мешающего достижению их целей.

«Эти детективы поняли, кто я такой, и я это знаю».

Прист злится на Воорта и Мики, и эта мысль отвлекает его, когда он входит в кухню.

А это означает, что у него уходит чуть больше времени на то, чтобы увидеть в четырех шагах от открытой стеклянной двери навалившегося на стол мужчину.

Прист застывает на месте, его взгляд прикован к пистолету, который лежит возле сахарницы, в дюйме от руки мужчины. Вся кухня залита электрическим светом.

Прист не в силах пошевелиться. Ноги подкашиваются. Человек не произносит ни звука, и Прист не двигается. Ужас, спиртное и ослабленная реакция соединились. Кажется, что земля извергла этого человека, а от полумертвого голоса, исходящего от фигуры, трясущиеся ноги Приста становятся словно резиновыми.

— …сядь…

Это не человеческий голос — в нем нет интонаций. Этот голос, который приносит с собой запах дождя и мокрой земли, так далек от живого, что, должно быть, его хозяин — инопланетянин, манипулирующий голосовыми связками мужчины.

Прист заставляет себя двинуться вперед, все еще держа фонарик и не отрывая глаз от мокрого пистолета. Стул скрипит, как ногти по классной доске. Прист чувствует запах дерьма и еще чего-то отвратительного, грязного, вырванного из нутра мужчины. Он с усилием отводит взгляд от пистолета и смотрит на осевшее, потустороннее тело с длинной фальшивой бородой и в широкополой шляпе. Ощущает запах мочи, смешанный со сладковатым густым ароматом, — похожий запах присутствовал на месте автокатастрофы, когда он был слишком напуган и не нашел в себе сил помочь вытащить окровавленные тела из машины.

Уэнделл едва шевелится. Ему не хватает воздуха. Ясно, что он агонизирует, и Прист вспоминает слова Мики о том, что этот человек «сильно ранен».

«Я просто посижу здесь. Сделаю все, что он скажет. Может быть, он умрет».

— …Робертттт… Прист…

Пистолет не то что у него в руке, но довольно близко к ней, гораздо ближе к Уэнделлу, чем к Присту.

— …ты убил… моего сыннна…

— Я не убивал.

Прист понятия не имеет, откуда у него появляется дар речи. Это равносильно тому, что солдат идет по полю боя в атаку, прямо на стреляющего противника. Единственная мысль — задержать Ная, пока он не ослабнет или пока не придет Джоуи и поможет.