О, эти чудные годы!

А потом, после наэлектризованных двух лет брака и рождения Гриффина, страсть стала постепенно проходить. Их близость по ночам сократилась до четырех раз в неделю, и это было еще много, а затем до трех — Бирнбаум знал это, потому что считал. Во всяком случае, три раза — это еще достаточно хорошо. Даже два раза — неплохо.

Одного раза в неделю маловато, но терпимо.

И вот теперь их занятия любовью съежились до одного раза в… когда же в последний раз она хотела интимных отношений?

Господи, это было три месяца назад!

«Так случается с каждой парой, — заявила Эмми, когда он обратил ее внимание на это. — Каждая пара сбавляет обороты. Это становится обычным делом и таким же пресным, как плавленый сырок. Кстати, ты знаешь, что у тебя появляется плешь?»

Двери лифта открываются, и Дудлс тащит Бирнбаума наружу. Он слышит, как дождь отдается эхом в мраморном вестибюле.

Вууу!

Консьерж Ноэль просовывает голову в вестибюль из переднего холла.

— А я все думаю, куда это вы с мистером Дудлсом запропастились.

«Куда я запропастился? Прятался наверху и не отрывал глаз от телевизионных „Новостей“. Молился, чтобы этот ужасный день поскорее закончился, а мне бы удалось ускользнуть и полицейские никогда не заметили ошибки, которую я допустил в разговоре с ними».

— Ну, доктор Бирнбаум! Дождь льет, как в тропиках! — говорит Ноэль.

Когда Бирнбаум выходит на улицу, у него возникает странное воспоминание. Еще до перехода на административную работу, будучи учителем английского, он обычно показывал продвинутым классам учебный фильм, и одним из самых любимых классических фильмов была у него старая комедия «Пат и Майк». Пат — талантливая и самоуверенная теннисистка, но когда ее парень появился на матче, все ее самообладание рассыпалось в прах. Камера отразила это состояние Пат — теннисные мячи стали огромными, сетка отодвинулась далеко-далеко, ракетка делается крошечной, и даже люди на трибунах, кажется, смеются над девушкой.

Точно так же получается и сейчас, когда Бирнбаум выходит на улицу. Консьерж Ноэль, кажется, съеживается позади до размеров пятнышка на дождливом горизонте.

Вууу!

Дудлс тянет через улицу в сторону парка, но Бирнбаум решает, что туда идти не стоит. Он останется на этой стороне улицы, около дома. Да и поблизости он не видит никого из стражей порядка.

Секс.

Он вспоминает, как секс — вернее, его нехватка — втянул его в беду. Как-то вечером, после работы в Бруклине — после долгого дня, когда его отвергнутый дружок вставал всякий раз, когда официантка кафетерия или малопривлекательная учительница проходили мимо, — Артур поехал в «Рукилунг», что под Проспект-экспрессвей, заказал девятидолларовое пиво «Будвайзер» и стал глазеть с убыстряющимся от возбуждения пульсом на стриптизерш, которые извивались вокруг шеста в нескольких шагах от него.

Безвредное развлечение. Способ снять напряжение. Неделю спустя он снова оказался там.

— Мы не пойдем в парк, Дудлс. Делай все здесь, хорошо? Один раз переживешь без парка.

23.52.

А шесть лет назад Артур Бирнбаум — уже директор, уважаемый педагог, почитаемый администратор, бережливый распорядитель ресурсов и советник управления образования, не говоря уже о регулярной роли древнего и мудрого Моисея, когда приходится разрешать учительские споры, — этот самый Артур Бирнбаум превратился в мистера Хайда, который дня не мог прожить без стрип-бара и ежедневно крался туда с наступлением вечера.

Вот тогда-то он и знакомится с Ричи, который знает клубы получше, особенно тот, что в Бронксе.

Вууу!

— Зачем глядеть, когда можно пощупать? — говорил Ричи Бирнбауму.

— Я женат.

— Меняешь баб?

— Я никогда не обманывал жену.

— Обман? Почему же обман, если жена отказывает? Почему это ты обманываешь, если она трахается как крольчиха, пока ты не окольцован, а потом перестает? Я слышу такое постоянно. И скажу тебе, кто обманывает. Она.

«Ты красивый, сильный, я все время хочу тебя», — говорит женщина, с которой Ричи знакомит Бирнбаума; у нее квартира в двух кварталах от «Бриллиантового клуба».

— Да, есть услуга, которую ты тоже можешь мне оказать, — говорит ему Ричи спустя пару недель, которые Бирнбаум мучился сознанием своей вины и одновременно вкушал сладость запретного плода.

— Чего тебе надо, денег?

— Это скорее профессиональная услуга.

— Дай догадаться. У тебя есть родственник в моей школе, и у ребенка трудности с переходом из класса в класс.

В «Бриллиантовом клубе» они вдвоем, а на коленях у Артура сидит смазливая чернокожая девчушка и такое вытворяет задом, что он снова чувствует себя семнадцатилетним.

— Ну, Арти, это пустячок, в самом деле. Суть не в том, что ты должен делать, а в том, чего делать не должен.

Артур слушает еще вполуха, но нож гильотины уже медленно ползет вниз.

— Помнишь отчет, о котором говорил мне? Строительные дела?

— Я не говорил тебе про отчет.

— Ну ты просто упомянул о нем, — соглашаясь, кивает Ричи. — Понимаешь, отчет о том, собираетесь ли вы откладывать строительные работы в своей школе или нет.

Бирнбаум — не такой уж и дурак в делах, не связанных с сексом, — чувствует себя неуютно. Его дружок обмякает, а нижняя часть спины покрывается потом.

— Знаешь, раздел, в котором ты указываешь, есть ли какие-нибудь проблемы с рекомендациями? Ну там всякие жалобы.

Ошеломленный Артур чувствует, как у него кружится голова.

— Я не сделаю этого, — произносит он, сталкивая чернокожую девицу с колен.

И вот тогда Ричи вынимает снимки. Фотографии словно из какого-то низкопробного грязного фильма.

Бирнбаум чувствует, что его сейчас вырвет.

— Расскажи Эмми. Мне все равно.

— Эй, если ты не против, я не стану рассказывать.

Но Бирнбаум, конечно, не против, и не только из-за Эмми, а потому, что это превратило бы его в посмешище, каким, Бирнбаум это втайне знает, он и является.

— Почему я? — спрашивает он, сдаваясь.

— Мы проверили восемь-девять директоров разных школ, где остановлены работы. Ты извращенец, дружбан.

— Почему именно эти школы?

— Я только делаю то, что мне говорят.

Но Бирнбаум позже находит ответ. Не надо быть гением, чтобы сделать кое-какие расчеты.

Отсрочка строительных работ в школе Натана Хейла освобождает десять миллионов, которые можно направить куда-нибудь еще.

Уже 23.52, на улице парит от дождя, и, как скажет вам любой житель Манхэттена, в западной части острова и в приморской зоне гораздо холоднее.

Бирнбаум идет с Дудлсом от входа в дом до угла — это единственный способ дать собаке сделать свои дела.

Он с болью вспоминает ошибку, которую допустил в беседе с Воортом во второй половине дня.

«Я даже не упомянул про лестницу. Я все продолжал говорить об Уэнделле, о том, как беспокоился за него, и как будто забыл о рухнувших перилах. Я слишком нервничал, чтобы говорить об этом, боялся, что у меня слишком виноватый вид».

Дудлс наконец-то делает долгожданные дела, но потом вдруг начинает ворчать и вглядывается в дождь. Бирнбаум видит, что к ним кто-то ковыляет из темноты. Задумавшись, Бирнбаум не сопротивляется, пока собака тащила его к углу. Оттуда не видно ничего, кроме приближающейся фигуры.

Застыв на месте, Бирнбаум не может пошевелиться и лишь смотрит, как это больное привидение приближается к нему, волоча ногу. Видимо, мужчина — привидение слишком большое, чтобы принять его за женщину, — страдает от боли. Он держится за бок.

Это просто какой-то старый хасид. Их много живет в Верхнем Вест-Сайде. Вот только почему он без зонта?

Затем Бирнбаум боковым зрением видит, как две фигуры — тоже мужчины — быстро переходят улицу со стороны парка. Они приближаются к хасиду, хватают за руки и что-то негромко ему говорят. Мужчины тоже без зонтов.

А потом двое из парка волочат больного хасида назад через улицу. Раненый, кажется, сопротивляется.