Позже Роберт снова соединился с ней, на этот раз лаская ее губами, без труда опровергнув сбивчивые заверения Шарон в том, что уже достаточно… она удовлетворена.

А потом, прежде чем он успел остановить ее, она отчаянно устремилась к нему сама, совершая невероятное лишь губами и ладонями. Удивительно, какое наслаждение пронизало ее, когда он застонал от удовольствия, пытаясь остановить ее нежную настойчивость, прежде чем желание всецело подчинило себе его.

Шарон впервые забылась в его объятиях без укоров совести, сознавая во сне, что случившееся, наверное, и есть то, что в мечтах называют счастьем. И все же где-то неуловимой тенью мелькнуло предостережение, что она слишком раскрылась перед ним, что отныне она всецело в его власти. Но сладкая истома взяла свое, и Шарон с легкой душой прогнала надоевшие опасения.

— Когда я смотрю на тебя, я не уверена, что мы с Фрэнком поступили правильно, решив не обзаводиться детьми в течение нескольких лет, — заметила Джейн, вспомнив о своих чувствах в день свадьбы Роберта и Шарон.

Сейчас, в этот субботний вечер, Джейн и Шарон вместе ходили по магазинам. Джейн остановилась, чтобы привлечь внимание Шарон к витрине небольшого бутика с детской одеждой. Поколебавшись, она продолжила:

— Я знаю, для вас с Робертом все по-другому. С одной стороны, Робби куда более… куда более готов стать отцом, чем Фрэнк. Ты же знаешь, как он счастлив, что у вас будет ребенок.

— Да… — тихо подтвердила Шарон.

Это действительно было так. Нет сомнений, что Роберт не меньше, чем она, ждет и уже любит своего ребенка. Но к ней он таких чувств явно не испытывал. С того дня, когда в Италии Шарон сама разрушила последние барьеры между ними, он держал ее на расстоянии. Он так от нее отдалился, что сейчас, спустя шесть недель, Шарон с трудом могла представить, что они когда-то были любовниками. Но рассказать об этом она никому не могла, тем более болтушке Джейн, которая, к счастью, была уверена, что они с Робертом по уши влюблены друг в друга.

Горькую реальность своего брака ей приходилось таить от всех, как приходилось прятать от Роберта свои подлинные чувства к нему. Она скрывала их с того самого дня, как они в последний раз были вместе, последний раз любили друг друга!

О, разве можно забыть то утро, когда, проснувшись рядом с Робертом, она еще переживала благодатный, очищающий прилив любви и умиротворения! Впервые в жизни ей было так хорошо. Она тогда дотронулась до него, с такой кроткой покорностью в глазах… А Роберт… Он проснулся в раздражении, чужой, бесчувственный, и только для приличия сделал вид, что она ему не безразлична.

Шарон вспоминала ни с чем не сравнимую ночь в их тосканском гнездышке, и щемящая обида наполняла ее от того, как она вела себя, что делала, говорила и, что еще больнее, от того, что чувствовала.

Сейчас она полагала, что должна, обязана была не поддаваться минутным порывам, своим дурацким настроениям и трезво взвешивать каждый шаг. Конечно, теперь, оглядываясь назад, можно многое свалить на свою наивность, на ослепление, на страсть. Но и оправдывая отчасти себя, она признавала, что строптивой девчонке вроде нее, упорно внушившей себе и окружающим, что любит и может любить лишь одного мужчину — Фрэнка, было бы трудно согласиться, что все кругом правы, а она — не права. И вот результат… Она перепутала соблазны детского увлечения с серьезным, зрелым чувством. А сейчас, когда она наконец поняла разницу, слишком поздно. Время вспять не повернешь…

Ах, если бы можно было вернуться назад. Надуманная страсть к Фрэнку, сентиментальные терзания, уколы самолюбия — ничто в сравнении с тем, какие муки приходится испытывать теперь, когда она знала, что любит Роберта, и отлично понимала, что он к ней равнодушен.

Ей было ясно, почему Роберт вдруг заявил, что ему надо чаще уезжать по делам. Все полагали, что он хочет выиграть немного времени, чтобы после родов несколько недель побыть с ней и ребенком, она же усматривала в мотивах такого поведения мужа совершенно иную подоплеку.

Шарон считала, что это еще один признак того, что она наконец вступила в настоящий взрослый мир, лишенный каких бы то ни было прикрас. Она даже не пыталась расспрашивать Роберта о его делах, постоянных командировках, о его неизменном молчании. Ей казалось, что постепенно она свыкнется с тем, что в глубине души Роберт в лучшем случае по-человечески готов терпеть ее в качестве матери своего ребенка. Шарон слишком хорошо все понимала теперь, чтобы попытаться обмануть себя верой в то, что он может каким-то невероятным образом влюбиться в нее, как она когда-то прилепилась к Фрэнку. Этот не влюбится… Сама она уже совершенно не сомневалась, что привязана к мужу неисчислимыми нитями души и тела на всю жизнь. Именно поэтому Шарон не могла довольствоваться отношениями с ним только на почве секса. Будто пить грязную воду… Вначале утоляет жажду — но опасно и рискованно. Это разрушило бы ее.

Секс с Робертом на время мог бы влиять на ее тело как наркотик, но успокоить женское самолюбие, исцелить душу такое обманчивое лекарство не в состоянии. Наоборот, потом будет только хуже. И Шарон не рвалась найти выход из тупика, а просто старалась сохранять самообладание, придерживаясь стиля достойного поведения, соблюдать незримую дистанцию, быть подальше от Роберта и дома и на людях. И только в те ночи, когда его не было дома, она позволяла себе такую роскошь, как слезы. Плакала, пока не засыпала. И просыпалась в слезах.

Она устало размышляла, какие еще причины он выдумает, чтобы пореже присутствовать дома с появлением бэби. Несомненно, Роберт найдет для этого массу лазеек, и тогда она с полным правом сосредоточится на своей любви к малышу, зная, что пока длится их брак, лишь ребенок будет единственной отдушиной для нее.

Сегодня вечером Роберт снова должен был уезжать, и она специально до предела затянула их совместный с Джейн поход по магазинам, чтобы лишний раз не угнетать его своим присутствием.

Домой Шарон возвращалась окружным путем, непроизвольно все более снижая скорость. Однако, судя по всему, ее педантичный муж отправился в аэропорт еще полчаса назад. Шарон с облегчением припарковала свой автомобиль и поспешила в дом. Несмотря на то что ей не хотелось видеть Роберта, дом без него казался мучительно пустым. Как ее сердце… Как ее жизнь.

Шарон только что приготовила себе чай, как в дверь позвонили. Нахмурившись, она пошла открывать. К ее удивлению, снаружи маячил Фрэнк.

— Входи, — без особого энтузиазма пригласила она. — Роберта нет, но…

— Я как раз тебя хотел увидеть, — сознался Фрэнк с некоторой неловкостью.

Шарон снова нахмурилась. Со времени своей свадьбы она ни разу не была наедине с Фрэнком. Она поморщилась, вспомнив, что, вернувшись из свадебного путешествия, она даже не заметила, что Фрэнка нет в конторе, пока муж не обратил на это ее внимание.

Фрэнк неуклюже проследовал за ней на кухню, и она налила ему чаю.

— Это… Это насчет Джейн… — смущенно начал он.

— Джейн? Что стряслось?

— Ну, ты, наверное, знаешь… насчет детей. Эта дуреха вбила себе в голову, что хочет ребенка! — выпалил Фрэнк, как обычно не утруждая себя условиями этикета. — И ведь знала, когда мы поженились, что я… не похож на Роберта. Конечно, я не против приплода, но… Мне хотелось, чтобы некоторое время мы с Джейн пожили только вдвоем, без пеленок, подгузников, всей этой кутерьмы, а она, как ослица… уперлась… не слушает меня.

— Фрэнк, конечно… ты у нас еще сам ребенок. Мне так жаль, — посочувствовала ему Шарон с какой-то новой, родственной теплотой. — Но об этом тебе лучше было бы поговорить с самой Джейн, — мягко посоветовала она. — Как-нибудь нежно подлизаться к ней…

Странно, но этот доверчивый, несуразный мальчишка, когда-то болезненно запавший в сердце Шарон, теперь пробуждал в ней лишь почти материнские чувства.

— Да, я думаю, ты права, — удрученно согласился Фрэнк, потом вдруг встряхнул головой, как дикий мустанг в загоне, и подошел к Шарон вплотную. — Так приятно видеть, что вы с братом счастливы вместе… Я всегда относился к тебе особенно, — сказал он глухо, склоняясь к ней и так крепко обнимая ее, что у Шарон дыхание перехватило и она чуть не потеряла равновесие.