Она не выдержала, прикусила нижнюю губу — до крови, — и тихонько завыла.
Тогда я понял — достаточно.
Я чуть развернулся, будто хотел лечь на нее поудобнее, и вроде бы случайно ослабил хватку. Она вывернулась, отползла в сторону, отбрыкиваясь, затем вскочила и, оскальзываясь на мокрой траве, бросилась бежать.
Несколько минут я просто лежал на земле, не в силах подняться. Затем осторожно встал, безуспешно попытался отряхнуть штаны, чертыхнулся и пошел к стене на заднем дворе. Уселся там, прислонившись спиной к камню, тому самому, расшатанному мной несколько лет назад, и стал хихикать.
Король был в бешенстве, и только вмешательство Советника спасло меня от смерти. Я уверен, что, если бы отец получил возможность добраться до меня на пике своей ярости, рассеченной бровью я бы не отделался. На мое счастье, первым меня обнаружил Советник — настало утро, а я все еще сидел там, у стены, и глупо улыбался. Лорд Гериот схватил меня за шкирку и буквально протащил по всему замку; впихнул в мою комнату, запер дверь и сам стал снаружи. На пути у короля. Отец бесновался в коридоре больше часа. Девчонка, естественно, пожаловалась папе, тот возмутился до глубины души и уехал, не попрощавшись.
Мой отец так и не заполучил тогда Бурый перевал.
А моя мать осталась замке Шевон, со своими любимыми цветами и оранжереями. Она умерла через два года, во сне — счастливо и мирно.
ГОРЫ АГА-РААВ
***
Слышите птицу? Это по мне она плачет, обливается горючими слезами, если только птицы умеют плакать… А так — глухие, сухие рыдания, выдавленные из самого сердца, к горлу, а потом дальше — наружу, в небо. Странная птица, странная песня. Не улетай.
— Учитель, вы видите сны?
— Я их слышу.
Звуки во снах — те еще твари. Обманывают, вторгаясь в разум, трепеща от натуги, стараются убедить меня в том, что все вокруг — настоящее. Ну почему я не могу просто — спать?
Колокольчики… коло — круг, всегда замкнутый, всегда мучительный. Двойной — коло-коло…
Уйдите… С вашими словами, перевирающими реальность, с вашими глупыми улыбками и чаем. Дайте мне увидеть сон. Сегодня он — мой и ничей больше.
Именно поэтому у меня в доме нет дверей и окон. И висят колокольца. Это предупреждает его появление. Это говорит мне — берегись, старик, сон идет мягкой поступью, сминая по дороге цветы на полях твоего сознания — пускай они блеклые и сухие, какая-никакая жизнь в них теплится…
Но я засыпаю раньше, чем он приходит.
**
ГОРЫ АГА-РААВ.
Вчера переел слив. Больших таких, пару даже с косточками проглотил… И кто бы мог подумать, что эти невинные фрукты с темно-синей, бархатистой кожицей, на которой так соблазнительно лежит белый налет, как снег или лед, делают так больно?
Так вот, вчера я переел слив. Удовольствие вышло мне боком. Отменялись вечерние чаепития, поход к роднику (вниз и вправо), а раз не будет воды, то какой может быть чай… Стон да и только — еще один звук в мешанину в ушах.
И вот приезжает Рэд. Он — мой первый ученик. Рэд хочет чаю и воняет с порога потом — своим и лошадиным. Я посылаю его подальше и продолжаю стонать — не в расчете на помощь, нет, а просто так. Рэд берет ведро и идет за водой — а когда возвращается, попадает на маленькое представление. Крайне усталый и страдальческий взгляд из-под тяжелых век (я, конечно, переигрываю, но на то я и Актер) и стараюсь голос, голос — потише.
— Я умира-а-а-аю.
Ноль реакции. Ведро с водой слегка стукается о пол, немного воды проливается. И растекается по дереву, тут же впитываясь. Бесполезно. Он меня знает, как облупленного.
А потом ученики повели меня блевать. Подальше от дома, чтобы не портить столь эстетичный вид — но у меня было ощущение, что, начни я, уже не остановлюсь и залью темно-зеленой гадостью всю долину внизу. Штормовое море — хи-хи. Ай, нехорошо, какой цинизм.
Никаких сладостей. И лепешек с медом. Вообще ничего кроме зеленого чаю, который завязывает желудок, и без того болезный, в узел. Сочувственные, жалостливые взгляды Рэда. Так и хочется ему крикнуть — кретин, чурбан безмозглый, тебе с твоим луженым желудком, переваривающем даже подметки сапог, не понять, что это такое — переесть слив!
Я теперь не переношу сливы.
***
ВОСПОМИНАНИЯ.
ЛЮБОВЬ.
Ах, вы не поверите, мои дорогие ученики (особенно ты, Хил), и я когда-то любил…
Лет сто тридцать назад…
Мне тридцать шесть…
Я скучаю и скука эта уже почти готова превратиться в агонию.
Обыкновенный день (месяц, год?) королевской особы. На завтрак — лесть, на обед — преклонение и лживая радость, за ужином — интриги в собственном соку. Итак — королевский двор. Замок, доставшийся мне от отца, сыро и промозгло давил своей претенциозностью, но деваться было некуда. Традиция — проводить лето в Шатолийоне, а зиму в Греденаре. А тут весна — и не знаешь, куда деваться, замка для тех двух месяцев, когда цветочки уже повылазили, но пчелки еще не прилетели, мои предки не построили. И я, закутавшись в меха, мерзну на троне… Тяжелые гобелены на стенах — сцены из баллад, сюжет — любовь, битва и охота. Придворные, в шелках и бархате, обвешанные золотом и драгоценными камнями, как бабочки, во всем своем великолепии — внутри же гусеницы. Мерзкие, ограниченные твари, погрязшие в самодовольстве. И разговоры, разговоры…
— Вы слышали, у леди Ферт новый любовник… моложе ее в два раза…
— И мы надеемся на поддержку нашей партии, финансовую, это же не затруднит такого великодушного человека, как вы?
— А я снизу, прямым быстрым ударом… кровища… — вино течет по губам на камзол, заливая кружева, — это я за честь дамы…
— Король скучает…
А вот это стоит послушать. Напрягаюсь, так, как будто натянутое как струна тело может приблизить шепоток. Отсекаю все лишние, пустые разговоры.
— А король-то скучает. Взгляд остановился… Уже который день скучает. Нехорошо, потому что от скуки один шаг до жестоких шуток. Надо развлечь.
… Это Советник. Не знаю, чем объяснить то, что в нашем королевстве все Советники радеют за государство и короля. Это нонсенс. Все умны и не жаждут власти — открыто — им хватает той паутины, что они плетут в тени трона. Я подозреваю, что есть некое тайное общество, готовящее их — умных, волевых, сильных и прозорливых — а потом подстраивает так, чтобы и желания такого не возникло, назначить кого-нибудь другого на эту должность… Обычно каждый Советник приводит своего преемника и представляет его королю. У каждого короля свой Советник, это не то чтобы закон или традиция, только я не могу вспомнить, чтобы было по другому. Советником моего отца был Лорд Гериот, когда отец умер, Гериот привел в замок заместителя, лорда Паскаля, и всего через несколько месяцев тоже умер. Может, Паскаль его отравил, не знаю. Но вряд ли. При таком апатичном отношении к власти убивать своего учителя, чтобы занять его место — абсурд.
И вот мой собственный Советник, с которым у нас сложились отношения доверительно-саркастические (с лордом Гериотом я всегда был вежлив и сдержан), беспокоится обо мне, а мне приятно. Не оттого, что он проявил обо мне заботу, а потому что я почти предугадал его реакцию, я и лицо то сделал соответствующее в расчете на нее. Да и еще приятно, что меня хотят развлечь. Король любит развлечения… и больше ничто и никого. Удушающая однообразность, когда день похож на остальные, так утомляет.
Всего день спустя приехали актеры.
И в этот день судьба улыбнулась.
Ставили какую-то дурацкую пьесу про разлуку влюбленных, которые переговаривались через стену, сквозь щелку… Идиотизм, банальщина, все лицедеи — вопиющие бездарности… Кроме нее. Ах, эти золотистые локоны и серые глаза. Ах, эта грация, которая проявлялась во всем — в том, как она припадала к стене, как откидывала волосы с плеча, как танцевала по залу, в бедных убогих декорациях. И она, это совершенство, воплощенное в теле и взгляде, любила другого. Ничтожество, фигляра, умевшего только 'проникновенным' козлиным тенорком вещать, воздевая водянистые голубые глаза к потолку, откровенную чушь, даже слегка не расцвеченную истинным чувством. Он ее не любил. Трахал, простите за откровенность, но не любил.
