Фоссер. Но, Жан-Поль, вы же сами...

Готье-Монвель. Замолчите! Дайте сказать! Когда ветер вечности развеет прах нашего незабвенного Фердинана, именно я, я один, назначу преемника, которого усопший одобрит и благословит свыше...

Фоссер (перебивает). Но Николя Карийяк...

Готье-Монвель. Замолчите! Дайте сказать! Ибо председатель жюри Констановской премии — то есть я, Жан-Поль Готье-Монвель — обязан быть беспристрастным судьей, оставаться над схваткой. Им, то есть мной, должно руководить только чувство долга, и еще то, что Иммануил Кант так удачно назвал "моральными императивами".

Клодина Ле Галлек. А по-вашему, Пьеретта Деланд...

Готье-Монвель. Замолчите! Отвяжитесь от меня с вашей Пьереттой Деланд (повернувшись к Фоссеру) и с вашим Николя Карийяком! Именем Фердинана Бенаму, чей дух витает в этой комнате, призываю вас к тишине, размышлению... и молитве, если вы веруете.

Фоссер. Но послушайте, Жан-Поль...

Готье-Монвель. Замолчите! Дайте сказать! Здесь больше нет Жан-Поля! Есть только оскорбленный председатель жюри!

Клодина Ле Галлек. Ну хватит, Жан-Поль, теперь вы нас послушайте!

Готье-Монвель. Замолчите! Дайте сказать!

Фоссер. Вам не выкрутиться, сколько бы вы ни затыкали нам...

Готье-Монвель. Замолчите!

Клодина Ле Галлек. И сколько бы вы ни морочили нам...

Готье-Монвель. Замолчите, дайте сказать!

Протестующие возгласы Клодины и Микаэля.

Замолчите! Замолчите, дайте сказать! Замолчите. Да замолчите же! Замолчите!

Занавес