— А мы, батюшко, погоду-то ведь не из кудели прядем. Ее не купишь на ярмонке, погоду-то, чего пошлет Господь, то и будет, — сказала старуха Новожилиха.
— Тише, товарищи! — Следователь поднял руку. — Предлагаю выбрать для ведения собрания председателя и секретаря для записи выступлений. Есть предложение: товарища Куземкина! Будем ли голосовать по этому вопросу?
— Не будем! — крикнул Нечаев.
— Товарищ Куземкин, бери вожжи в свои руки, а ты, товарищ Зырин, пиши протокол. Требуется записывать все реплики…
— А ежели чья задница реплику невзначай подаст? — сам для себя, но довольно внятно проговорил Судейкин. — Тут, конешно дело, какая реплика… Можно вслух, а можно и шепотком.
Мужики, сидевшие вблизи, засмеялись.
— Товарищи, — поднялся Митька Куземкин. — Таскать, надо пустые разговоры забыть и приступить к вопросам. Какая, таскать, на сегодняшний день повестка дня? Зачитываю!
И председатель, два года назад перенявший слова «так сказать» от самого Микулина, предложил такую повестку дня:
— Доклад по займу второй пятилетки и о шести сталинских условиях. Высказаться товарищу Сопронову. Вторым вопросом поставить силосование и заготовку грубых кормов, третьим — строительство нового скотного двора, четвертым — выборы бригадиров. Пятый вопрос — разное. Что обсуждать в «разном», покажет, товарищи, ход собранья! — закончил Куземкин. — Вам слово, товарищ Сопронов.
— Я, Дмитрей Дмитревич, слова у тебя отнюдь не просил и доклада ставить не собираюсь!
Люди напряженно затихли. Слышно было, как у реки крякали в разных местах сразу три дергача. «Ничего себе», — подумал Микулин и поглядел в сторону следователя. Скачков пошептал что-то на ухо Куземкину. Встал со скамьи, вроде бы спокойно произнес:
— Не будем, товарищи, терять время, приступим к обсуждению главных вопросов. Доклад сделает сам предрик товарищ Микулин…
Микуленок не ждал такого поворота, но делать было нечего. Он поднялся и согнал под ремнем складки на гимнастерке. Откашлялся. Приготовился говорить про заем и шесть сталинских условий. Следователь как раз убежал по срочной нужде, а тут и появился у всех на виду Евграф Миронов. Микулин испугался.
Евграф пробирался в толпе, через ряды скамеек, прямо к президиуму. В руке его белела бумага.
— Таскать, что у тебя, Евграф Анфимович? — не растерялся Митька Куземкин.
— У меня, Митрей Митревич, личное заявление! Вот, прошу разобрать…
— Заявленье принесешь завтре в контору.
— Нет, прошу разобрать на общем собранье. — Евграф повернулся к народу.
— Разобрать! — выкрикнули из толпы.
— Пусть зачитает.
— Говори, говори, Евграф Анфимович, не стесняйся.
— Да я что? — смутился Евграф от общего к нему внимания. — Мое дело не к спеху, можно и после. Я, значит, одно прошу…
Поднялся шум. Предрик Микулин тщетно пытался взять себя в руки. Митька Куземкин начал вслух зачитывать мироновскую бумагу:
— Тише, товарищи! Читаю. «На общее собрание колхоза «Первая пятилетка» от Миронова Евграфа, гражданина деревни Шибанихи Ольховского сельсовета. Заявление. Прошу убедительно колхозников поставить меня… — Митька запнулся и даже глаза вытаращил —… в шибановские пастухи. Как не имею пропитанья себе и своему семейству, а пастух Гуря скот пасти не желает и уговор с обществом хочет расторгнуть. Прошу в просьбе не отказать. К сему Миронов».
У предрика Микулина отлегло от сердца, однако же собрание окончательно сбилось с правильного пути. Люди прослушали заявление Миронова, затаив дыхание. Первым очнулся Киндя Судейкин. Он хлопнул по колену своим картузом, в котором прятал когда-то микулинскую печать, утерянную в соломенных скирдах:
— Еграша, да ты што? Взаправду ли?
— Взаправду, Акиндин Ливодорович, взаправду. Мне по миру ходить не с руки…
Колхозники зашумели еще больше. Заговорили все сразу, не слушая друг друга. Бабы заохали: «Экой мужик да в пастухи, разве ладно?» — «А чево ему, бедному, делать, ежели все отнято?» — «Правда, правда, ведь ись-пить надо каждый день». — «Говорится в пословице, от сумы да от тюрьмы не зарекайся». — «А за што в тюрьму-то мужика упекли? Ведь не за што не про што».
— Надо бы, таваришы, Гурю-то сюды, — встал с места Новожил и обернулся к собранию, — ведь мы с им вон как рядились, с Гурей-то. По рублю с коровы да по пуду ржи, да по пирогу с каждого теленка, да по полтиннику с каждой ярушки.
— Гуря пасет худо, робятушки, — сказал Петруша Клюшин.
— Того и гляди, убежит в Ольховицу! — поддержал Савва Климов. — Нет, это не пастух для Шибанихи.
— Говорят, опеть звирь выходил прямехонько на коров, а Гуря сидит да сам с собой разговаривает. Лето добром не кончится…
— На медвидя-то надо бы идти всей деревней, облавой, по всем поскотинам. И пастуха надо другово. Ежели бы Миронов лето допас, дак разве худо бы? — произнес Жучок сиротским своим голосом.
— А чево нам Марья-то с Палашкой присоветуют? Где у тебя жен-чины, Евграф да Анфимович, пускай скажут свое согласье.
Евграфовых женщин на собрании не было.
Микуленок сидел как на шильях. Он глядел то на людей, то в сторону конторских дверей, куда убежал Скачков. Куземкин тоже озирался по сторонам. Один Игнаха Сопронов ухмылялся про себя и сидел за столом недвижно. Но вот, наконец, появился Скачков и сразу взял быка за рога:
— Продолжаем, товарищи! В чем дело, Куземкин? Почему сорван доклад?
— Доклад, товарищ Скочков, таскать, не сорван. Обсуждаем заявленье Миронова…
— Ой, вы лешие! — кричала в задних рядах Самовариха. — Разве вы не лешие, наладились до утра сидить! А ковды спать-то будете? Ведь и вчерась тучи ходили по небу…
— А вот у Васьки Пачина сварьба ишшо будет. Так уж заодно бы опеть ночь не спать.
— Это кому как.
— Иных и близко не пустят, на сварьбу-то.
— Так будем или не будем Евграфово заявленье-то обсуждать?
— Евграфа надо не в пастухи ставить, а в бригадиры, — сказал Савватей Климов.
— Нет, прямиком в колхозные председатели, это будет ишшо лучше! — крикнул Иван Нечаев. — У него бы уж не стали спать в сенокос до обеда.
— Забегали бы, — согласился с Нечаевым Киндя Судейкин. — А что, робятушки. Вот возьмем да и поставим его в председатели! Хватит Митьке сидеть на должности, пускай травы покосит хоть по один сенокос!
Что тут поднялось на шибановском общем собрании, Скачков не слышал. Он отлеживался на Кешиной, вернее, на мироновской, печи. Кричали, говорили все сразу.
Зырину велено было писать протокол честно и благородно.
— Ты, Володя, записывай, записывай все реплики, не выбирай, которые тебе нужнее. Не пропускай слова-ти, пиши подряд!
Евграф спутал своим заявлением все собрание и убежал от стыда домой. Пришлось голосовать несколько раз. Зырин считал голоса. Появившийся Скачков пошептал что-то Микулину на ухо, а сам снова исчез. Игнаха Сопронов за все собрание не проронил ни слова. Собрание гудело как потревоженный мышами улей. Под конец сняли Митьку Куземкина с председателей и единогласно проголосовали за Евграфа Миронова.
