Она импульсивно обняла меня. Держа ее в объятиях, я вдруг заколебался — меня охватило что-то вроде парализующе острого желания, какого я уже много лет не чувствовал. Она отодвинулась, слегка смущенная, и села в свою машину.
На миг она напряглась за рулем; затем выехала на улицу, не глядя в зеркало. Завопили гудки; какой-то «бьюик» едва не врезался в нее сзади, а она махнула мне рукой и дала газу.
Поднимаясь к себе в комнату, я встретил молодую женщину, которая спускалась вниз.
— Скотт Кокрэн — это вы? — спросила она, сияя натужным телевизионным шармом.
— Возможно.
Она набрала полную грудь воздуха и в бешеном темпе выдала первый горестно-извинительный куплет из «I'm Sorry» Бренды Ли,[231] вызвав несколько смешков у тех, кто оказался возле бассейна.
Она подала мне небольшой пухлый конвертик, и я выдавил улыбку:
— Спасибо. Это было круто.
В моей комнате зазвонил телефон. Я сунул ей доллар и отпер дверь.
Звонок я предоставил автоответчику, а пока он предлагал оставить сообщение, вскрыл конверт. Там оказался маленький пакетик, набитый кокаином. Автоответчик дал длинный гудок.
— Скотт, надеюсь, ты уже получил мое предложение о мире, и если эта тупая сука, которая поющий посыльный, сделала, что ей сказали, то ты уже знаешь, каково мне сейчас. Тебя, друг мой, надо к лику святых причислить за то, что ты меня терпишь. Я был первостатейным засранцем — дальше некуда; а если б не признал это, оказался бы еще и полным дубьем. Скотти, я валяюсь у тебя в ногах, умоляю, ною, вылизываю твои грязные ботинки. Умоляю, позвони мне и скажи, что я не потерял своего единственного настоящего друга, — отбой.
Я с отвращением засмеялся и стер сообщение.
Вечером, когда я собирался отправиться на свою ночную смену, мне нанес визит Хэнк. Я сделал ошибку, оставив кассеты с интервью в прямом эфире на студии. Хэнк их прослушал, и теперь был в экстазе. Деннис был великолепен, как я и обещал: словоохотлив, скандален и четко выражал свои мысли. Пожалуй, несколько двинутый, но это было частью его таинственного ореола.
Хэнк ввалился в ванную, когда я брился, и завел разговор о возможности видеосъемок. Нашей компании-учредителю принадлежала кабельная сеть, которая по выходным пускала записи концертов рок-звезд и ток-шоу с ними. Деннис Контрелл и «конюшня» его исполнителей могли потянуть на двухчасовой специальный выпуск. Конечно же, это будет мое шоу. С моей отличной внешностью я был просто создан для малого экрана. И потенциальные возможности записи были решительно безграничны, тут и говорить нечего.
Это было еще не все. Хэнк успел поговорить с одним литератором — уважаемым журналистом, который сделал множество материалов для журнала «Роллинг Стоун». Преданный поклонник Контрелла, этот парень уже около десяти лет пытался взять интервью у Денниса. Узнав, что мы с Деннисом нашли общий язык, он бешено завертелся. Если бы я мог ему помочь… словом, для тупых: как я смотрю на то, чтобы написать книгу в соавторстве. Она наверняка прогремит не слабее, чем биография Моррисона несколько лет назад.
Захватывающая идея, сказал я Хэнку, выходя из ванной и небрежно бросая грязные жокейские шорты поверх кассет с интервью, пока Хэнк их не заметил.
Провожая меня вниз, до машины, он спросил, когда я в следующий раз увижу Денниса.
— Думаю, в следующий понедельник. В уголовном суде.
— Э-э?
— Не бери в голову.
Пока я садился в машину, Хэнк продолжал оживленно говорить. «Главное — поддерживай с ним хорошие отношения», — это было последним, что он сказал мне.
Если б только можно было переключить на автоответчик телефон, по которому в студию поступают заявки, моя жизнь могла бы повернуться совсем иначе. Поскольку он позвонил, это было неизбежно.
— Ты разве не слышал моего сообщения?
— Угу, слышал.
— И все же по-прежнему ненавидишь меня? Да, так?
Я вздохнул.
— Нет, Деннис, вовсе не так.
— Тогда давай встретимся завтра в три, в клубе «Виски».[232] На нейтральной территории, ага? Я не виню тебя, что ты так подозрительно ко мне относишься. Я поступил плохо, очень плохо. Но теперь это все в прошлом, вот увидишь. Значит, в «Виски», договорились?
— Не знаю, Деннис, действительно не знаю.
— Скотт, мне нужно идти, я сейчас в студии. Но завтра мы увидимся. Я знаю, ты меня не подведешь. Ты же знаешь, я люблю тебя, Скотт. Правда. Люблю как младшего брата, которого у меня никогда не было.
Бар «Виски» был заперт и забит досками уже не первый день. Любопытно, знал ли об этом Деннис, подумал я, шагая по сверкающей боковой дорожке к узкому входу со стороны Стрип. Черные стены были облеплены постерами с «Police»[233] и Пиа Задора,[234] но дверь оказалась открытой. Подойдя ближе, я услышал игру на рояле и пение.
Я шагнул внутрь, смена освещения ударила по глазам, пока они не привыкли к полумраку. На тускло освещенной сцене я обнаружил источник музыки: Большой Уилли стоя наяривал «My Blue Heaven»[235] в стиле Фэтса Домино. Получалось у него неплохо. А если совсем честно… и тут меня вдруг озарило, кто такой или, вернее, кем был Большой Уилли лет двадцать тому назад. Я все еще переживал свое открытие, когда от двери ко мне подтолкнули высокий стул у стойки бара, и я услышал голос Денниса: «Вот здесь, Скотт».
Я увидел лишь темный силуэт да тлеющий кончик сигареты — и шарахнулся в сторону, ударившись голенью о ножку стула.
— Осторожней, Скотти, — он добродушно рассмеялся.
Приблизившись, я сумел разглядеть его. Он был спокойнее, чем когда-либо — ни следа скрывающейся в глубинах жестокости. Если он сейчас и был под дозой, на сей раз, по крайней мере, на текущий момент, это была идеально точно подобранная доза. Он повел рукой в сторону пещерообразного зала, и я заметил глубокую вмятину у него на лбу — от ногтя?
А в зале царил полный развал, будто здесь панки сорвали последний концерт — пол был усеян поломанными столами, стульями, битым стеклом.
— О-о, «Виски»… — произнес он с напыщенной ностальгией.
— О-о, да, — подхватил я его тон. — Да, конечно. Отис[236] в своем красном костюме, вызвавший здесь прямо настоящий шторм. «Love».[237]
Помнишь Артура Ли и «Love»? И, конечно, «The Byrds» и «Buffalo Springfield».[238]
Эй, «мистер Спейсмен»![239]
Привет, «мистер Соул»![240]
Черт, у меня тогда было жуткое времечко. Я как раз учился в коллеже, и кто-то под видом наркоты толкнул мне эстрогены. У меня целый семестр были огромные титьки. Так, кто у нас еще был? Ах да, Скай Сэксон[241] и «The Seeds». «You're Pushing Too Hard».[242]
Так я и не смог проникнуться этой песней. Но, конечно, настоящий дебют здесь был только один, верно? Джим! Король ящериц![243]
Веришь, нет — я ведь был здесь в ту ночь, именно в ту самую ночь, приятель, когда он вообще первый раз пел на публике «The End».[244]
А наверху подвесили прозрачную будку, и в ней была девица из клуба. Она стала знаменитой несколько лет спустя, кажется, как террористка. Ну, это неважно, в общем, когда Джим дошел до строчки про то, что хочет сделать со своей мамашей сам-знаешь-что (и слово, которое он употребил, было совсем не «играть»), так вот, эта девица из клуба так ошалела, что описалась прямо в своей будке. Но это еще не все. Угадай, кто стоял прямо под ней? Джон Уэйн,[245] приятель! Сам Дьюк, собственной персоной, бля буду! Только не спрашивай меня, что он там делал. Может, у них там на Эльдорадо техника накрылась, вот он и заглянул позвонить с платного телефона. Но самое-то плохое не в этом. Самое плохое в том, что… будка дала течь!