Мы получили письма от самых разных людей. Республиканцев, демократов. Сирийцев. Вот толстый конверт от ИРА,[28] его вскрыть пока еще не рискнули. Нам пишут богачи, бедняки, те девушки, что шлют свои фотографии в журнал «Хастлер», и те, которые никогда этого не делали. До сих пор я не знал по-настоящему, кто вы. Я обычно представлял себе, ну, там, уборщицу, которая оттирает «Уиндексом»[29] помаду с офисного кресла босса, или парочку камбоджийцев в задней комнате «Уинчелла», или проститутку с краденым магнитофоном на улице Юкка. Но по правде говоря, я и не думал, что вы такие разные. Вроде вот этого — аппетитный почерк на бланке Белого Дома: «Держись!», подпись «Нэнси».[30]

И вот буквально следующее письмо — фотография компании девчонок на фоне опеля «фронтера». На ней написано: «Только не ставь ничего из „White Album“!»[31] — написано здесь. И внизу: «Просто шутка. Все круто!». Подпись «Сэди» зачеркнута и милым приятным почерком вписано «Сьюзен». Ну кто может остаться равнодушным к такому?

Так что, похоже, я спасен, я избавлен — тобой, мой слушатель, мириадами твоих ипостасей. Знаешь, это греет душу и подогревает промежность — знание того, что я не одинок в этой ночи. Ага, прямо сейчас мне очень даже хорошо. Знаешь, я уверен — все в порядке. Только вот что-то не могу угомониться. Жарко, я в поту, у меня стоит вовсю, а пойти некуда. Похоже, пора спуститься и выпинать отсюда кое-кого — может, именно самого себя. Хочу обоссать весь этот статус-кво, хочу заставить мать рыдать, а старика своего загнать в дерьмо, хочу, чтоб все эти приличные люди от тошнотного омерзения прятали глаза, хочу видеть, как приближаются красные мигалки, хочу слышать вопли сирен! Хочу отправиться в смертный поход, мальчики-девочки! Вышибить себе мозги и предать их огню; и десять дней кряду обкалываться, мотаясь от витых кайфовых куполов Беверли-Хиллз до декадентских греховных притонов с травкой в Зума-Бич. Хочу выбраться на оргию необузданных самоубийств, хочу нарисовать свою звезду кровью на тротуаре. Хочу лунной ночью носиться на машине без тормозов. Хочу воткнуться на своем шевроле «Z-28» в бетонную стену на скорости сто сорок миль, хочу пропустить все «инструкции по эксплуатации» сквозь озоновое пожарище в финале забега по беленькому на пару с Богом, мой смертный поход, я буду в пути до рассвета. И чтобы все крутилось, катилось, как тяжелый грузовик «мак» на площадку, где играют аутичные детишки — вот шедевр эпического трэша, извращенно классическая девичья группа 1963 года. Настоящий смертный поход безумного мозга Денниса Контрелла. Кто-то из вас сейчас глупо улыбнулся, вспомнив этот бриллиант. Кто-то, может, съежился в страхе и хочет все позабыть. С вами Скотт Кокрэн, племенной мачо-суперпроизводитель, мужефеминист и неизлечимый шизофреник. Вы слушаете «Радио Нуар» и звуки сумасшедшей смерти — группа «Beehives», композиция «Ангел с хайвея». Получите, девочки, сбоку или с любой стороны. Бьем по газам — и пошло все в жопу!

Ставлю поцарапанную пластинку «Beehives», бруклиноидные голоса трех девиц, надтреснутые, как тормоза в подземке. Сказка начинается добродушной пикировкой девчонок, грубоватая вариация в стиле, доведенном до совершенства «Shangri Las».[32]

«Э, Шарон, да ты никак носишь кольцо этого Подонка?» — «Ну, в общем…» — «Так значит, он тебя вчера пальцем выебал в своей тачке?» — «Ну, грудь я ему дала потискать, но между ног не пустила». Ладно, ладно, я немного утрирую. «Да, а говорят, ты сваливаешь с ним сегодня?» — «Угу, на его машине поедем. Шины у него — отстой, зато уберемся подальше». И конечно, той ночью, когда они ускользнули вдвоем, идет дождь. Радио не работает — дурной знак. Они прижимаются друг к другу, «дворники» ходят по стеклу туда-сюда. Ее глаза мокры. Как и асфальт. Их губы встречаются — и БАХ! Лопнула шина! Занос — остановка. С ними все в порядке, ох, слава Богу. Они выкарабкиваются в безопасность; мимо проносятся машины. Но там осталось кольцо! Она бегом возвращается.

Полу… БЕРЕГИСЬ! Гудит сигнал. НЕТ! НЕТ! НЕТ! НЕТ! хруст, треск, излом, лязг обломков колесного колпака уступает божественно-грязному припеву:

Я вытирал пот со своей хромированной груди женской прокладкой, и тут же заморгали сигналы на телефоне — поступили звонки. Первым был шеф-повар из закусочной «У Денни», он хотел лишь сообщить мне, какой я классный парень, и попросил поставить «Sex Beat» группы «Gun Club»,[33] посвятив это Йоланде, наглой официантке, которая динамит, а не дает.

Второй звонок — из Марина Дель Рей от бортпроводницы, она только что прилетела из Рио и хотела покайфовать под «Взгляд любви» Дасти Спрингфилд.[34]

Пришлось объяснять: «Прости, детка. Эта — слишком веселенькая. У меня сегодня смертный поход». Она секунду подумала и попросила поставить «Sister Ray».[35]

«Во, это ты в струю!» — сказал я и пожелал ей сладких снов.

«Beehives» уже изображали на инструментах аварию, а я ответил на третий звонок.

— Студия KRUF, — сказал я. — На линии говорящий мул Френсис.

— Ты мудак блевотный, — ответил он.

— Это что, на второй стороне альбома Пэт Кларк? Ну-ка, я проверю по каталогу.

— Какого хера ты там о себе думаешь, выблядок кривлючий? Как ты смеешь так опускать «Ангела с хайвея»? Эта песня — величайшее выражение правды души, — его голос смягчился — ну прямо Клинт Иствуд на шестые сутки без сна.

«Beehives» повторяли припев.

— Шутишь, что ли, приятель? — небрежно поинтересовался я. — Или так, или тебе надо урезать свою дозу ректальных свечек «Май Тай». Эта песня всегда была ошметком цинично-банального пюре, со дня выхода…

— Эта песня — моя душа, — с жаром сказал он. Потом: — Значит, так, дружище. Я знаю, где ты живешь. Знаю твой точный адрес.

— Эй-эй! — отозвался я с наигранным раздражением. — Не вздумай меня пугать, ты, дегенерат безмозглый. Не вздумай звонить мне в четыре утра только чтобы попугать. Я в этом городе кое-что значу, понимаешь, о чем я, да? Я вхожу в команду по боулингу «Чиф Гейтс», могу доказать — у меня есть оранжевая футболка…

— А если тебе язык оторвать и в задницу засунуть?

Я отключил его линию и принял очередное посвящение песни. Фигня это все. В мегаполисе психопатов кто-нибудь этакий то и дело выползает из-за фибролитовых стен, особенно между тремя и шестью утра. В такой разнообразной нации, как американцы, даже самый тактичный сатирик хоть на чью-нибудь мозоль, да наступит, это неизбежно. Просто невозможно не задеть хоть один дерьмовый идиотизм из тех, что для некоторых просто бесценны.

Я продолжал ставить песни о смерти до рассвета. Очевидно-прямолинейные «Tell Laura I Love Her»,[36] «Teen Angel»,[37] «Dead Man's Curve»,[38] группу «Death Cab For Cutie»;[39] ставил иронично-ретроспективные или знаменующе-обрекающие: «Love Me Two Times»,[40] «I Don't Live Today»,[41] «Happiness Is A Warm Gun».[42]