Эти слова отца словно подтверждались сейчас уверенными, решительными действиями Виктора.

Чубатого обыскали.

– Он самый, – сказал пожилой красногвардеец, бегло просматривая содержимое бумажника задержанного, и обернулся к анархистам, которые громко ругались, но, понимая, что сила не на их стороне, в происходящее не вмешивались. – Что ж вы, товарищи, уголовную шпану покрываете?

– Мы птицы вольные, к нам летят все, кому среди вас тесно! – буркнул кто-то из анархистов, и они, не оборачиваясь, начали спускаться по лестнице.

– Граждане! – крикнул человек в ватнике. – Попрошу без паники. Кого нужно, мы нашли. Это, ежели хотите знать, крупный и зловредный бандит, грабивший трудовой народ. Так что попрошу граждан и товарищей спокойненько занимать свои места.

«Граждане и товарищи» начали шумно рассаживаться.

– Я только взглянула, сразу же поняла, что это бандит, – радостно говорила дама в ротонде своему спутнику, чем-то похожему на Дон Кихота. – Вы, Николай Иванович, на всякий случай бумажник проверьте: он за вами сидел.

Когда бандита, подталкивая в спину, вывели, я подошел к Сухорукову.

– Ну как фракция? Заседает?

– Иди к черту. Ты же знаешь, забастовка.

– Верно, не учел. Послушай, здесь мы не поговорим, некогда. Заходи лучше ко мне завтра к концу дня. Я теперь в уголовном розыске работаю.

– Полицейским заделался?

– Именно. А что, не нравится? – Он дернул меня за надорванный козырек фуражки (в гимназии надорван ный козырек считался шиком) и уже на ходу бросил: – До завтра.

Найти Сухорукова оказалось не так-то просто. В кабинете дежурного уголовного розыска томилось несколько человек. Дежурный, молодой человек с черными подбритыми усиками и бачками, устало морщил низкий лоб.

– Минуточку, мадам, минуточку, – слезливым голосом уговаривал он шумливую, напористую бабу в белом шерстяном платке. – Не надо волноваться. Давайте разберемся. Ничего страшного не произошло – рядовой, ординарный грабеж. У нас ежесуточно регистрируются сотни подобных происшествий.

Но на женщину это утешительное сообщение никакого впечатления не произвело.

– А по мне хоть тыщи происшествий! – кричала она в лицо дежурному, который мученически морщился. – Вы мне лучше скажите, господин хороший, кто мою шубу носит? Кто мои сиротские деньги по кабакам пропивает?! Ага, молчите? Почему мазурики по сей день не арестованы?

– Потому что их пока не нашли, – с подкупающей откровенностью объяснил дежурный.

– Не нашли, стало быть? – задергала головой баба. – А чего же я вам за вашего кобеля – Треф, что ли? – пятьдесят целковых отвалила? «Найдем, отыщем, будьте спокойны», – передразнила она кого-то. – Черта лысого нашли! Платила я за сыскную собаку?

– Да, за использование сыскной собаки-ищейки вы платили, – согласился дежурный.

– А толку? Это как понимать? Там мазурики облегчают, тут – полицейские. Это кто же разрешил трудовой народ с двух концов грабить? Свобода сейчас или не свобода?

Отделавшись кое-как от надоедливой посетительницы, дежурный пригладил напомаженные бачки и выдавил любезную улыбку.

– Прошу, господа. Кто следующий?

С дивана поднялся благообразный старик в вицмундире.

– Присаживайтесь. Чем могу быть полезен? Кража?

– Убийство, – глухо сказал старик и закашлялся. – Дочь убили.

– Да, да, такое несчастье! А где это произошло, в Хамовниках или в Марьиной роще?

– В «Эрмитаже».

– В «Эрмитаже» на этой неделе у нас зарегистрировано два убийства. Простите, как ваша фамилия? – Дежурный начал быстро перелистывать толстую книгу, лежащую перед ним на столе.

Я вышел в коридор. По лестнице спускался красногвардеец.

– Где можно найти товарища Сухорукова?

– Да я не из тутошних, – ответил он. – Вы в дежурку зайдите, там скажут.

Но в дежурную комнату возвращаться мне не хотелось. Я ткнулся в первую попавшуюся дверь, и меня оглушил пулеметный стрекот машинок.

– Господин гимназист, сюда нельзя, – обернулся сидевший спиной к двери писарь с выложенным на лбу локоном. – Посетителей принимают внизу.

– Мне нужен Сухоруков.

– Сухоруков? – Писарь выпятил нижнюю губу. – А где он числится? Есть у нас, к примеру, статистический отдел, счетный стол приводов, хозяйственная часть, отдел розыска… Много чего есть. – Он торжествующе посмотрел на меня, получая видимое удовольствие от сложности структуры учреждения, в котором он работает.

Обойдя еще несколько комнат и уже потеряв всякую надежду разыскать Виктора, я носом к носу столкнулся с ним в коридоре.

– Пошли ко мне.

Кабинет Сухорукова оказался небольшой комнат кой, вернее частью комнаты, перегороженной деревянной стенкой.

– Ну, что собираешься делать?

С таким же успехом этот вопрос я мог задать сам себе. Действительно, что я собираюсь делать?

– Еще не знаю. Наверно, в Ростов к Вере уеду.

– Хороший город. Солнечный. – В голосе Виктора мне почудилась ирония. – Это что, вся наша «большевистская фракция» решила на юг смотаться, подальше от греха? Очень благоразумные мальчики.

– Ну это ты брось.

– А что? Может быть, попробуем?

Виктор скинул куртку и засучил рукава рубашки. В гимназии у нас было повальное увлечение французской борьбой. Я считался чемпионом класса. Но с Сухоруковым мне еще бороться не приходилось. Я втянул голову в плечи, расставил ноги и…

– Алле гоп!

В следующую секунду я беспомощно забарахтался в руках Виктора. Прием назывался двойным нельсоном. Я напряг бицепсы, пытаясь разорвать кольцо рук, но безуспешно. Шершавые ладони, сплетенные вместе, все сильней и сильней нажимали сзади на шею.

– Сдаешься?

– Сдаюсь, сдаюсь, дубина ты стоеросовая! – взвыл я.

– То-то, – ликовал Виктор за моей спиной. – А ругаться вслух побежденным не положено, они только про себя ругаются. Проси пощады, презренный!

Для просьбы о пощаде существовала освященная многими поколениями гимназистов формула, и я неохотно забубнил:

– О могущественнейший из могущественнейших (брось, Витька!), о сильнейший из сильнейших, о справедливейший из справедливейших, о умнейший из умнейших (послушай, ты мне шею свернешь), признаю тебя победителем в честном бою и обязуюсь свято, не жалея живота своего, выполнять все, что ты прикажешь или просто скажешь. А если не исполню, то пусть мне устроят темную или наплюют на самую маковку, и пусть я, клятвопреступник, сделаюсь классным надзирателем за грехи мои. Все. Пусти!

Мой мучитель отпустил меня, и мы, красные, распаренные, уселись друг против друга.

– Вот так, папенькин сынок, жидковат ты, брат, жидковат, – усмехнулся Виктор.

– Ну ты небось тоже как самовар пыхтишь.

Мы закурили. Виктор, с блаженством затягиваясь папироской, искоса поглядывал на меня и улыбался. Чувствовалось, что эта разминка, напоминавшая о гимназических годах, доставила ему немалое удовольствие. Глаза его подобрели, и в манере держаться появилось что-то мальчишеское и немножко наивное. Потом, погасив папиросу о край стола, он спросил:

– Отрезали?

– Отрезали.

Это означало, что дань старому отдана и предстоит серьезный разговор.

– Возьми листок бумаги и ручку.

Еще не понимая, чего он хочет, я пододвинул к себе стопку бумаги.

– Пиши: «Начальнику уголовно-розыскного подотдела административного отдела Московского Совета от гражданина Белецкого Александра Семеновича. Прошение. Прошу зачислить меня на одно из вакантных мест при вверенной Вам милиции».

Я отложил в сторону ручку.

– Ну, знаешь, ты сегодня что-то слишком весело настроен. Шутки шутками, но…

– А я не шучу, – сказал Виктор.

Несколько секунд я изумленно смотрел на серьезное, густо поперченное веснушками лицо приятеля.

– Нет, ты серьезно?

– Вполне. Нам нужны люди. А парень ты честный, член «большевистской фракции», – губы Виктора задрожали в сдерживаемой улыбке. – Знаю я тебя не первый год, и отец у тебя был хорошим стариком.