Пришла ночь. Чуткие уши пса ловили вздохи ночи, любой шепоток ветра. Страшно болела лапа, но Дьявол не заскулил. Он никогда не скулил от боли. Потом он перестал ощущать боль — зажатый в капкане коготь отмерзал. Дьявол начал осторожно выгрызать его. Было больно, но он продолжал грызть. И вот рванул лапу, грохнула цепь, за которую был привязан капкан, и пес оказался на свободе. Отпрыгнул на трех лапах от ловушки, утробно зарычал. Постоял с минуту у логова и поковылял по лезвию Пятигорья.

Шел долго, пока в одной из скал не наткнулся на пещерку, вполз туда, чтобы спрятаться от ветра и стужи, и пролежал почти неделю, зализывая лапу. Лапа опухла и сильно болела. Пес ослаб от боли и голода. И когда стало можно хоть немного приступать на лапу, вышел на охоту. Скоро наткнулся на табун кабанов, отбил поросенка. С великим трудом задавил его и почти всего съел. Снова ушел в пещерку.

Гурин, поставивший капканы на неизвестного зверя, был вызван в уезд по делу Шишканова, и его продержали там целую неделю. Это и спасло пса от смерти.

Гурин вернулся из Ольги и чуть свет выехал на капканы. Быстро осмотрел их, в одном увидел коготь, огляделся, проговорил:

— Что за дьявольщина, капканы спущены… А когтище-то какой!

Ему стало не по себе. Он сдернул с плеча бердану, осмотрелся, но ничего подозрительного не увидел, снял капканы, быстро пошел под гору. Вскочил на коня и пустил его галопом в деревню.

Наступила темная ветреная ночь. Один за другим тухли в окнах красноватые от ламп и лучин огоньки. Выплыл рогатый месяц, но его тут же запуржила метель. Чья-то калитка, которую забыл закрыть хозяин, хлопала на ветру, на крыше гремела дранка. Черный Дьявол лежал на пригорке, слушал — было тихо; потом по привычке завыл. Взбрехнули собаки, рванулись было на вой, но тут же поджали хвосты и поспешили спрятаться.

По следу того, кто сделал ему так больно, он вошел в деревню. След оборвался у добротно срубленного дома. А за домом высился недавно построенный для коров сарай, рядом стояла старая, полуразвалившаяся овчарня. Его ноздрей коснулся запах овец, коров. Он обошел сарай, где стояли коровы, подошел к овчарне. У нее была соломенная крыша, маленькое оконце, которое хозяин заткнул пучком сена, хлипкая и щелястая дверь. Овцы почуяли пса, тревожно заблеяли, забегали. Дьявол через крышу вскочил внутрь. Овцы с истошным криком бросились к выходу, вышибли дверь и ринулись в огород. Дьявол догнал овцу, ударом клыков перехватил ей горло, бросился за другими и давил, давил, зло давил. Овцы вязли в глубоком снегу, звали на помощь. Но их крики за ревом бури никто не слышал, а собаки не смели подать голоса.

Съев половину одной овцы, Черный Дьявол ушел в Пятигорье. В последний раз обнюхал старое логово, кособочась потрусил по лезвию хребта навстречу солнцу.

Утром в деревне поднялся переполох. Всякое было: уносили тигры коров, коней, вырезали собак, но чтобы вот так сразу кто-то зарезал десять овец, не было. Волки, даже красные, никогда не нападали на деревню. Гурин молча рассматривал огромные следы, нашел отпечаток лапы без одного когтя. Хмуро сказал:

— Поделом мне, хотел поймать этого зверя, а вместо того он меня наказал… Уж не тот ли это пес, который жил у Макара? Уж не Черный ли это Дьявол?

Пришел на шум и Безродный, он также долго и внимательно осматривал следы:

— Похоже, он. Его следы.

— Ежели этот зверь пришел раз, придет и другой раз, — высказал свое мнение Ломакин. — Сегодня же надо ставить охрану.

— Верно. Пусть Розов соберет всех собак, которые ходят за зверем, и сторожит, я за это заплачу. Должны убить зверину, — глухим голосом проговорил Безродный.

— А ты сам будешь сторожить? — спросил Розов.

— Зачем мне сторожить, сказал — за работу заплачу.

— Ну, тогда за дело, мужики! — хмуро предложил Ломакин.

Несколько ночей охотники ждали Черного Дьявола. В том, что это был он, теперь никто не сомневался. И он снова подошел к деревне, сел на пригорок, послал в небо свой угрожающий вой.

Собаки заметались в страхе, рванулись с поводков, лишь один розовский Волчок не струсил. Ощетинился, зарычал. Розов, которому Безродный за Дьявола пообещал хорошо заплатить, спустил своего злого кобелька.

Волчок смело бросился на вой. Увлек за собой еще несколько собак посмелее. За собаками, подбадривая их выстрелами, побежали охотники.

Лай собак удалялся. Дьявол легко уходил от них, заманивал в сопки. Первым шел Волчок, он почти висел на хвосте Дьявола. И вот Черный Дьявол резко затормозил, бросился в сторону. Волчок проскочил мимо, Дьявол прыгнул ему на спину, вогнал мощные клыки в шею. Собаки ринулись на Дьявола кучно, враз, но через несколько секунд откатились — кто с порванным горлом, кто с вывороченными внутренностями, кто с рваной раной на ребрах. Уцелевшие с визгом припустились назад, к деревне. А Дьявол нагонял их, рвал насмерть. Подбежали мужики, а Черного Дьявола и след простыл. Охотникам ничего не оставалось, как забрать убитых собак и уволочь домой — не пропадать же шкурам, хоть рукавицы бабы сошьют.

Безродный проснулся от выстрелов, вышел встретить охотников. Увидев порванных собак, он поежился в своем тулупе, заикаясь, спросил у Ломакина:

— Как же это вы столько собак загубили?

— А вот так. Осечка вышла. Понадеялись на розовского Волчка, мол, Найдиного помета… М-да, настоящий зверь.

— Тот еще не родился, кто убьет Дьявола. Ежли Дьявол Гурину за коготок мстит, то кое-кому и совсем может не поздоровиться, — вставил свое слово Федька.

— Не каркай. Просто тому Дьяволу жрать стало нечего, вот и пошел воровать овец, — оборвал его Безродный.

— Есть байка, что пес от пули заговоренный. А что, если и вправду он заговоренный, если он всамделишный дьявол, ить нас ждет беда, братцы, — с опаской заговорил Розов.

— Знамо, беда, и еще какая, — поддержал Безродный. — Не ругаться нам нужно, а добыть этого дьяволину. А мы только и валим друг на друга всякую несусветчину. Надо жить дружненько. Мы ж свои люди.

Молчали охотники, жаль было убитых псов. Но тут же прорвалось, посыпалось на голову Розова:

— Это он подговорил пустить псов. «Волчок возьмет». Взял!

— Подлюга, сколько собак загубили!

— Безродному хотел подсеять, а вышло, что мы остались без охотничьих собак. Теперь половину меньше будем добывать пушнины. Это точно!

— Идите вы к черту, сами обрадовались, что Безродный вам заплатит. Пусть платит, а на меня нечего все валить, — возмущался Розов.

— Заплачу, каждого хорошо рассчитаю. Не лайтесь. А когда добудем Дьявола — особо заплачу, — пообещал Безродный.

— Хватит, сам его убивай, — хмуро ворчали охотники.

Безродный вернулся домой. Здесь он дал выход своему гневу.

— Да ты что, окстись, Степан. Я-то при чем? — успокаивала его Груня.

— А при том, что ошейник надрезал Козин. Больше некому. Зря я Ваську выгнал! С Федькой небось тогда еще снюхалась!

— Да бог с тобой, зачем его ко мне лепишь? Да чиста я перед богом и тобой. Угомонись, Степан.

Безродный притих, долго молчал, а потом заговорил:

— Разум стал терять. Сама видишь, все против меня. А тут еще это Хунхуз. Ить сколько раз стрелял — и все мимо. Забоишься.

— Не понимаю я тебя, Степан. И чего ты трусишь? Сам дома, собака в тайге, да и не тронет она тебя, она и запах твой забыла.

— Ты думаешь?

— Не сомневайся. А лучше кончал бы ты промышлять в тайге и занялся тихо и мирно торговлишкой, — говорила Груня, перебирая густые волосы.

— Замолчи, Груня. Не можешь ты понять меня. Или не хочешь… Ты ведь единственный человек, которому я еще верю, для которого живу. Разлюбила? Скажи! — зло выкрикнул Безродный.

— Не смеши. Единственная?! Разве это любовь? Было время, когда ждала тебя, тосковала, мучилась — ушло все. Пойми, Степан, все в жизни уходит, с водой уплывает. Непонятна мне твоя любовь.

— Так вот и люблю. Порой убить тебя хочется, убить за то, что люблю.