Насколько глубоки были чувства Елизаветы к ее «маленькому лягушонку», как она его называла, определить не так уж просто. Ей было уже сорок шесть. Она была великим и могущественным правителем, политиком до мозга костей. Но она также была и женщиной, которой приходилось занижать свой возраст и скрывать морщины с помощью косметики. Герцогу Анжуйскому было всего двадцать три. Судя по источникам того времени, не доверять которым у нас нет оснований, он был некрасивым, трусливым, двуличным и злобным человечком.

Но все же возможно, что королева была в него влюблена. Совершенно точно, что она рыдала и с трудом смогла перенести разлуку с ним. Может быть, ей нравилась сама идея быть влюбленной, или его молодость заставила ее поверить, что время над ней не властно. А может, она просто играла роль.

Неизвестно, насколько правдиво было то, что она написала в стихотворении «На отъезд Месье», которое подписала Eliz.Regina, однако написано оно с большим изяществом.

Спустя два года герцог Анжуйский умер, возможно, от яда. Услышав эту новость, королева сильно горевала и отказывалась заниматься государственными делами.

К счастью для всех, за то время, что прошло от отъезда герцога до его смерти, королева стала все больше выделять привлекательного и деятельного молодого человека родом из юго-западных графств, который говорил с сильным девонширским акцентом. Возможно, именно молодой Рэйли помог ей пережить это горе. Он предпочитал смелые наряды, носил жемчужные серьги и остроконечную бородку, что наверняка вызывало возмущение Харрисона. Но Рэйли был также и известным поэтом. В «Молчаливом возлюбленном» он написал: «Молчание в любви выражает несчастье сильнее, чем слова». Вполне вероятно, что он понимал Елизавету как никто другой.

Неподвластная ходу времени, королева тем не менее постарела. Один раз за последние годы ее пребывания на троне с ее лица спала бело-розовая маска золотоволосой богини. На удивительном портрете, который в настоящее время находится в Хэтфилд-хаузе, мы видим Елизавету такой, какой она, наверно, была на самом деле: странные полуприкрытые глаза, ястребиный нос над мягким, но строго очерченным ртом, неплотно сжатые губы. Это решительное лицо, надменное, мудрое — и необычайно печальное.

Сэр Джон Хэйворд оставил нам словесный портрет, рисующий королеву намного точнее, чем поэтические строки Паттенхэма: «Она была женщиной, которую природа щедро одарила своими дарами; она была стройна, хорошо сложена, держалась так великолепно, что в каждом движении скользило величие; цвет ее волос был ближе к светло-желтому; большой и чистый лоб; поистине королевское изящество; живые и добрые, но близорукие глаза; нос с небольшой горбинкой; овал лица несколько удлиненный, но все же поразительно прекрасный».

Это описание было составлено через несколько лет после ее смерти. Его автор утверждал также, что «ее добродетелей было бы достаточно, чтобы сделать прекрасным Эзопа». Без сомнения, этот портрет обязан своим существованием как памяти, так и безоговорочной преданности автора, который был благосклонен, но не излишне, к своей натурщице.

Все-таки англичане — удивительная нация. 5 ноября каждого года мы всенародно празднуем неудавшуюся попытку взорвать парламент в 1605-м. В то же время, если бы мы были столь же последовательны и логичны, как французы, или также привержены традициям, как сами это считаем, то обратили бы внимание на другую дату, более значимую и намного более важную, чем провал Порохового заговора. Это 17 ноября. Именно в этот день в 1558 году Елизавета I стала королевой Англии.

В отличие от нас наши предки в течение двухсот лет после ее смерти испытывали благоговение и признательность, осознавая, что эту дату действительно стоит праздновать. Для них 17 ноября был великим днем английской истории. До Северного восстания 1569 года они не понимали, что Елизавета была благословением для английской нации, но начиная с этого времени твердая вера в это постоянно и оправданно росла. В глазах ее народа ей не было равных — да и кто бы мог с нею сравниться! Они любили ее с такой страстью и гордостью, что отзвук этого огня согревает Англию и по сей день. И она, в свою очередь, любила своих подданных — неистово и покровительственно.

Однажды в разговоре Елизавета спросила жену сэра Джона Харрингтона — из праздности или любопытства, поскольку известно, что Харрингтоны были счастливы вместе, — как той удается сохранить благосклонность и любовь мужа. Леди Харрингтон ответила, что ценит ум и храбрость своего супруга, а ее собственные стойкие принципы не обижать и не перечить, но лелеять и подчиняться ему убеждают мужа в ее любви к нему, и взамен он дарит ей свою.

«Я считаю, вы поступаете мудро, — сказала ей Елизавета, — таким же образом и я сохраняю благосклонность всех моих мужей — моих подданных, — потому что если они не будут убеждены в моей к ним исключительной любви, то не станут платить мне с такой готовностью послушанием».

В этом не было ни лицемерия, ни притворства, ни игры. Единственной настоящей любовью Елизаветы и главной страстью ее жизни была Англия, и ей она подчиняла все остальное. Выступая в парламенте в конце своего правления, королева произнесла знаменательные слова. «И хотя Бог вознес меня высоко, — сказала она, и усталый пожилой голос эхом прозвучал в последующих столетиях, — я считаю триумфом моей короны, что я правила с вашей любовью... и хотя у вас были и могли быть намного более могущественные и мудрые правители, сидевшие на этом месте, у вас никогда не было и не будет правителя, который будет любить вас больше».

Несмотря на то что Елизавета была излишне скромна, утверждая, что Англия могла иметь более сильного и мудрого правителя, ее речь вместе с тем была глубоко правдива. Менее чем через два года, 24 марта 1603 года, королева умерла. Сопротивляясь и упрямясь, она заставила смерть ждать много дней, словно неприметного просителя в своей приемной.

В маленьком кабинете рядом с ее кроватью — возможно, в том самом, где она хранила миниатюрный портрет «моего господина», который много-много лет назад показывала сэру Джону Мелвилу, — лежало последнее письмо Роберта Дадли, графа Лейстера. Поперек письма шла надпись, сделанная ее собственной рукой: «Его последнее письмо». Дадли, «мои глаза», как она его называла, умер в сентябре в год разгрома Армады. Уолсингем, «мой верный мавр», тот, что однажды подарил ей ночную рубашку и за собственный счет организовал секретную службу, последовал за Дадли двумя годами позже. Уильям Сесил, «верный дух», оставил этот мир и свои дела своему сыну Роберту, умному интригану. Прошло уже двенадцать лет с тех пор, как умер привлекательный, «легкоступый» Кристофер Хэттон. Великий мореплаватель адмирал Дрейк пошел на корм рыбам в Портобелло. Хоукинс, занимавшийся перестройкой флота, закончил свои дни в Пуэрто-Рико. Хэмфри Джилберт так и не вернулся после того, как организовал первую колонию в Северной Америке в 1583 году. Фробишер, который, как говорят, привез с собой две тонны золота из одного из своих путешествий, умер от ран в 1592-м. Было время, когда ей пришлось занять золотую цепь в 24 унции и 22 карата у мистера Роджерса, чтобы отдать ее капитану «Фрубишеру» для экипировки одной из его экспедиций. Даже Харрисон, бывший пастор Редвинтера, виндзорский каноник, умер в 1593-м.