«Чудков Виталий Епифанович, я обращаюсь к вам. Вы, может быть, сначала были недовольны: ведь вы меня просили рассказать о вашей сестре Валентине Чуд-ковой по радио, а письмо было передано в Бюро розыска. И, к счастью, там как раз оказались сведения, что в 1958 году, в Пензе, Валентина Чудкова искала брата, но не Виталия, а Виктора. А вот сейчас, после вашего письма в «Маяк», выяснилось, что Виталий и Еиктор — одно лицо, то есть вы и есть!

Теперь о другой нашей совместной удаче. В «Маяк» обратился Валерий Борисович Бубенцов. Бывший воспитанник детского дома, он искал родителей. Его письмо тоже было отправлено в Бюро розыска, где имеется самая полная в Советском Союзе картотека воспитанников детских домов. Там и была найдена старая учетная карточка Валерия Бубенцова. В графе «Сведения о родителях» черным по белому было написано:

«Отец проживает в городе Сталинграде». Адрес такой-то. Все и выяснилось! Живы отец, бабушка, два брата и сестра Валерия. Так еще одна семья соединилась.

Вера Григорьевна Герцок, мне показалось, что те сведения, которые вы сообщили в письме, дают возможность проверить их по картотеке. И вот выяснилось, что живы и здоровы ваша мать Наголисова Наталия Васильевна и ваша родная сестра Анна Григорьевна…

Виктор Васильевич Гладышев, вы точно помните имена и фамилии вашей матери и трех сестер, поэтому и ваше письмо было передано в Бюро розыска. Оттуда пришла весть, что одна из сестер, Валентина Гладыше-ва, числится в списках бывших воспитанниц детского дома и что она в 1960 году тоже пыталась искать брата. Вот видите, поиск оказался взаимным, мы это называем «встречный розыск»…»

Успех встречного розыска был настолько очевиден, что хотелось все письма, где есть точные данные, а также письма бывших воспитанников детских домов посылать на проверку по картотекам. Но это невозможно. У сотрудников Бюро розыска (а их всего сорок семь) и своих дел невпроворот. Они и так остаются после работы, чтобы проверять хотя бы часть нашей почты.

Передо мной встала проблема отбора: какое из груды писем послать на проверку, какое из них найдет в картотеке встречные сведения? При выборе часто приходится доверять главным образом собственной интуиции. Такой «идеалистический» метод меня смущал, и я решила узнать, в почете ли интуиция у Петра Павловича Фокина, одного из самых опытных «искателей» Бюро розыска, который ведет наиболее сложные дела. Я спросила его: прибегает ли он в своей работе к интуиции?

— Безусловно, самое основное — интуиция, — ответил Петр Павлович.

Я вздохнула с облегчением.

Часто в письмах нахожу упоминание о ремесленном училище. «Из детского дома меня направили в ремесленное», «Окончил ремесленное»…

Представление о ремесленниках для меня навсегда связано с войной. И с Уралом.

…Зима. Светает поздно. В темноте белеют сугробы на мостовой. Тротуары засыпаны снегом. Мороз лютый даже для Свердловска. Не мороз, а морозище! Дышать трудно.

В одно такое утро уговорились мы встретиться с Бажовым. Он опекал приехавших писателей-москвичей, обещал пойти со мной в цех, где работали подростки. Свидание было назначено под часами.

Небольшого роста, в длинной шубе, в меховой шапке, надвинутой на лоб, с заиндевевшими бровями и усами, с окладистой бородой, он неторопливо шел мне навстречу. Показался он мне дедом-морозом, неизвестно откуда появившимся среди городских прохожих.

И вот мы в одном из цехов завода, где особенно много подростков, живых, подвижных. Так и кажется, что они вот-вот затеют веселую возню.

Павел Петрович говорит негромко:

— Работают, не щадя себя. Устают.

И показывает глазами на одну из учениц у станка. Еще по дороге он рассказал мне, что у нее заболели руки и сменный мастер предложил ей перейти на более легкую работу. А четырнадцатилетняя Груня чуть не расплакалась.

Я удивилась, когда Павел Петрович, без тени улыбки, назвал паренька лет тринадцати Алексеем Ивановичем. Оказалось, что Бажов, узнав о мальчике, перевыполнявшем норму, стал величать его по отчеству.

Теперь-то мы привыкли, что на заводах ребят, которые хорошо работают, зовут Сергеевичами, Петровичами. Но впервые такое уважительное обращение к подростку я услышала из уст Бажова и уверена, что пошло это с его легкой руки.

Вот у меня уже появился «последний в очереди». Он пишет: «Поставьте меня в конец, пусть я буду последним на объявление розыска… я ведь понимаю, что другим много труднее, чем мне…»

Как бы я хотела, чтобы он был действительно последним, чтобы поиски завершились и всех, кого можно найти, были бы найдены. Но пока об этом могу только мечтать.

Странное дело, — название передачи «Найти человека» оказалось гораздо более емким, чем я себе представляла.

Вначале оно звучало для меня как чисто деловое, объясняющее цель передачи — найти определенного человека, потерянного родными во время войны. Но когда почта и не приносит конкретных «находок», они все-таки есть. Сколько хороших людей нахожу я, открываю для себя. В одном из писем прочла:

«По вашему совету, написала все, что помню, Ивановой В.Ф., которая ищет дочь, и послала свою фотокарточку. Она ответила, что как ни жаль, но я ей не дочь…

…Иванова В. Ф. приглашает меня к себе и советует мне поискать родных в Ленинграде».

Никогда я не видела Иванову В. Ф., но уверена, что еще один хороший человек живет на ленинградской земле…

Как только немцы вошли в деревню, шестнадцатилетняя Нюра Рюмина сказала бабушке и младшему брату (которого она теперь разыскивает):

— При фашистах не останусь, так и знайте. Уйду к партизанам.

Письмо ее долго не выходило у меня из головы не только потому, что она с необычайной наблюдательностью описала и зимний лес, по которому когда-то пробиралась ночью, совсем одна, и жизнь партизанского отряда, полную опасности. Меня поразил сильный характер Нюры. Она во что бы то ни стало хотела быть разведчицей и день за днем настойчиво добивалась своего.

Ее письмо я прочла одному из моих друзей. Он сказал:

— Замечательная дивчина была. И все тут правда, я-то знаю, воевал в тех местах.

Тогда мне захотелось прочесть ее письмо совсем молодым, нынешним шестнадцатилетним, и посмотреть, как они его воспримут.

Два моих соседа, десятиклассники, выслушали рассказ бывшей разведчицы внимательно, заинтересованно, но их волнения я не ощутила.

«Суховатые парни», — решила я. Но тут же вспомнила студентку-первокурсницу, которая в ответ на упрек матери, что она выросла сухой, безразличной, сказала:

— Не все переживания надо обязательно обсуждать вслух, можно что-то оставить и для себя.

Я все ждала, вернутся ли мои десятиклассники к письму бывшей партизанки. Нет, разговор перешел на другую тему.

Видимо, они тоже что-то оставили для себя.