Вот так и выходит, что ты говоришь себе: ну ладно, в следующий раз — мы никуда не торопимся. Но это мгновение, когда возникает желание, оно с годами становится таким… хрупким. Вы сидите, смотрите телевизор, вроде как обоим хочется заняться любовью, но не то чтобы очень, а так… в плане «было бы неплохо», потом вы переключаетесь на другую программу, смотрите какую-нибудь ерунду, и минут через двадцать вы уже оба зеваете, и момент упущен. Или одному из вас хочется почитать перед сном, а второму не хочется, и он или она лежит в полумраке и ждет, пока тот, кто читает, не выключит свет, и тогда ожидание и надежда переходят в легкую обиду, и момент снова упущен. Или вы дольше обычного не занимаетесь сексом и вдруг понимаете, что такой длительный перерыв создает двойственное отношение. С одной стороны, вы уже соскучились друг по другу, а с другой — вы уже начали забывать про секс. Когда мы были детьми, мы думали, что монахи и монашки должны пребывать в состоянии тайного, но перманентного сексуального возбуждения. Теперь я думаю, что большинство из них вообще не думают о сексе, им это просто не надо. Момент упущен.

Не поймите меня неправильно. Мне нравится заниматься сексом. И Оливеру тоже нравится. И мне все еще нравится заниматься сексом с Оливером. Он знает, чего мне хочется и что мне нравится. С оргазмом у нас — никаких проблем. Мы знаем, как сделать так, чтобы оба наверняка достигли оргазма. Кто-нибудь, может быть, скажет, что в этом-то и проблема. Если проблема вообще существует. Я имею в виду, мы всегда — ну, или почти всегда — занимаемся любовью одним и тем же способом: одинаково по количеству времени, одинаково по количеству времени на прелюдию (ужасное все-таки слово), в одной и той же позе или позах. И мы это делаем потому, что нам так приятно, — потому что, как мы выяснили по опыту, это подходит нам лучше всего. Так что секс постепенно становится тиранией, или обязанностью, или чем там, не знаю. Но как бы там ни было, вырваться уже невозможно. Негласное правило о супружеском сексе, если вам вдруг интересно — а вам, может быть, вовсе не интересно, — можно сформулировать так: по прошествии нескольких лет запрещается делать что-то такое, чего вы не делали раньше. Да, я знаю. Я читала все эти статьи и колонки полезных советов о том, как разнообразить свою половую жизнь в браке, чтобы муж покупал тебе сексуальное белье, чтобы периодически устраивать романтические ужины при свечах, чтобы выделять больше времени на то, чтобы побыть вдвоем, — я читала и смеялась, потому что в жизни все совсем не так. В моей жизни, по крайней мере. Выделять больше времени? Всегда найдется белье, которое нужно срочно постирать.

Наша половая жизнь, она… дружелюбная. Вы понимаете, что я имею в виду? Да, вижу, что понимаете. Может быть, даже слишком хорошо. В сексе мы с ним партнеры. В сексе нам нравится быть друг с другом. Мы оба стараемся сделать так, чтобы другой получил удовольствие. Мы стараемся сделать так, чтобы другому было хорошо. Наша половая жизнь, она… дружелюбная. Я уверена, что бывает и хуже. Гораздо хуже.

Я вас не отвлекаю? Тот или та, кто сейчас рядом с вами, уже выключил или выключила свой свет. Они стараются дышать ровно, как будто они уже спят, но на самом деле они не спят. Может быть, вы сказали: «Я только закончу страницу», — и вам дружелюбно хмыкнули в ответ, но вы зачитались и прочитали чуть дольше, чем собирались. Но сейчас это уже не имеет значения, правда? Потому что я вас уже отвлекла. Момент упущен. Вам больше не хочется секса. Правда?

МАРИ: Просто Стюарт и Плуто-Кот придут к нам на ужин.

СОФИ: Плутократ.

МАРИ: Плуто-Кот.

СОФИ: Плутократ. Это такой человек, у которого много денег.

МАРИ: Просто Стюарт и Плуто-Кот придут к нам на ужин.

СТЮАРТ: Я хотел пригласить их в ресторан, но они сказали, что у них сейчас некому посидеть с детьми. Когда я все же до них доехал, я испытал несказанное облегчение, потому что они живут в незнакомой мне части города, которую я совершенно не знаю. Я специально справлялся по справочнику — в их районе нет ни одного мало-мальски приличного ресторана. Только кафешки-закусочные из тех, которые Оливер в прежние времена называл «ботулизм на вынос».

Было темно, шел дождь, я несколько раз сворачивал не туда. По дороге я уже начал жалеть, что город построен не по системе решетки. Но в итоге я все же добрался до их квартала на северо-востоке Лондона. Район можно было бы описать как «смешанный». Агенты по недвижимости называют такие районы «перспективными» и уповают на то, что обманутые клиенты не подадут на них в суд. У нас еще употребляется термин «гентрификация»?[58] Раньше, я помню, он был в ходу. Но меня давно не было в Лондоне. Глядя на улицу, на которой живут Оливер с Джилиан, я никак не мог сообразить: то ли дома возрастают в цене, то ли люди в цене падают, или, может быть, наоборот? Рядом с домом, оборудованным охранной сигнализацией, стоит какая-то заколоченная хибара; рядом со свежевыкрашенным, отделанным домом — развалюха, хозяин которой явно сдает комнаты квартирантам и которую не перекрашивали, наверное, со времен Второй мировой войны. Имелось и несколько особняков, но вид у них был удручающий. Если термин «гентрификация» здесь не подходит, то я просто не знаю, какое еще подобрать слово.

Они живут в квартире, которая занимает нижний этаж маленького дома-террасы — вернее, нижний этаж с полуподвалом. Когда я спускался по лестнице, металлические перилла дрожали; у входной двери натекла лужа. На кирпичной стене рядом с дверью стоял номер 37А, намалеванный от руки краской. Писала точно не Джилиан. Дверь мне открыл Оливер, забрал у меня бутылку, изучил этикетку и изрек:

— Как остроумно.

Потом изучил этикетку сзади.

— Содержит сульфиты, — зачитал он. — Ай-ай-ай, Стюарт, а как же твои экологически чистые продукты?

Сложный вопрос. Я уже собирался ответить, что хотя я теоретически ратую за органические вина, на практике все сложнее — на самом деле, я уже открыл рот и начал говорить, — но тут из кухни вышла Джилиан. То есть, это даже не кухня, а скорее, альков или большая ниша. Она вытирала руки о кухонное полотенце. Оливер тут же принялся скакать, и прыгать, и нести всякую чепуху типа:

— Джилиан, это Стюарт. Стюарт, позволь, я тебе представлю… — и так далее, и тому подобное, но я не обращал на него внимания, и мне кажется, Джилиан — тоже. Она выглядела… она выглядела как настоящая зрелая женщина, если вы понимаете, что я имею в виду. Я не имею в виду, что она стала взрослее — хотя, и взрослее тоже, — и я не имею в виду, что она стала старше — хотя и это тоже. Нет, она выглядела как настоящая зрелая женщина. Я мог бы попробовать описать ее, определить, в чем она изменилась, но никакое, пусть даже самое подробное описание все равно не будет верным, потому что я смотрел на нее не так, как смотрят, когда составляют опись. Я просто смотрел на нее и впитывал ее в себя, я смотрел на нее в общем, если вы понимаете, что я имею в виду.

— Ты похудел, — сказала она, и это было очень мило с ее стороны, потому что при первой встрече большинство старых знакомых говорит: «Ты весь седой», — такой вот у них зачин, чтобы возобновить прежние дружеские отношения.

— А ты нет, — ответил я как-то очень невнятно, но ничего другого мне в голову не пришло.

— Да, ты — да, а ты — нет. Да, ты — да, а ты — нет, — дурачился Оливер.

Джилиан приготовила восхитительную вегетарианскую лазанью. Оливер открыл мое вино, объявил его «вполне съедобным» и отпустил несколько одобрительно-снисходительных замечаний о заметном качественном улучшении вин Нового Света, как будто я был заезжим американцем или его деловым партнером. Партнером по бизнесу, как говорят в Америке. Хотя есть у меня подозрение, что бизнес и Оливер — две вещи несовместимые.

Мы говорили о всяком разном, не касаясь опасных тем.

— Ты надолго приехал? — спросила она под конец вечера. При этом она смотрела не на меня, а куда-то в сторону.

— Ну, скорее всего, надолго.