С Оливером мы учились в одном классе. И были лучшими друзьями. Потом я работал в клиринг-банке. А Оливер преподавал английский как иностранный. Я познакомился с Джиллиан. Она занималась реставрацией картин. Как, впрочем, и сейчас. Мы с ней стали встречаться, полюбили друг друга, поженились. Я ошибочно решил, что это конец истории, но оказалось, это только начало. Думаю, такая ошибка свойственна многим. Слишком мы насмотрелись фильмов, начитались книжек, наслушались родителей. И произошло это все лет десять назад, когда нам едва стукнуло тридцать. А нынче… ладно, вижу, вы способны сами прикинуть.
Оливер ее у меня увел. Хотел присвоить мою жизнь – и присвоил. Влюбил в себя Джилл. Каким образом? Не знаю и знать не хочу. Думаю, что никогда и не захочу. Когда я в свое время заподозрил, что дело нечисто, меня сводил с ума один вопрос: трахаются они или нет? Я ведь просил вас мне ответить, помните? Умолял: ну правда же они трахаются? Как сейчас помню. Вы так и не ответили, а теперь я даже благодарен.
В ту пору я слегка помешался. Ну это закономерно, вполне понятно, да? Оливеру я дал по морде – чуть нос ему не сломал. А потом явился без приглашения к ним на свадьбу и устроил небольшую заварушку. Через некоторое время уехал в Штаты. Добился перевода по работе. В Вашингтон. Как ни смешно, я поддерживал контакт с одним-единственным человеком – с мадам Уайетт. Это матушка Джиллиан. Только она и заняла мою сторону. Мы стали переписываться.
Через некоторое время я полетел во Францию, чтобы с ними увидеться. Если быть точным, я их увидел, а они меня нет. У них посреди деревушки вспыхнул неприкрытый скандал. Оливер залепил Джилл пощечину, изо всех окон на них тайком глазели соседи. Как и я сам. Небольшая гостиничка, где я остановился, располагалась как раз напротив.
После этого я вернулся в Штаты. Сам не знаю, чего я ждал от той поездки… что рассчитывал найти… но только лучше мне не стало. Стало ли хуже? Им, конечно, тоже лучше не стало. Меня на самом деле доконал ребенок. Если бы не ребенок, я, возможно, и смог бы добиться своего.
Не помню, рассказывал я об этом в то время или нет, но, когда распался мой брак, я начал пользоваться платными секс-услугами. Не слишком этого стыжусь. Пусть другие стыдятся того, как со мной обошлись. Проститутки называют свой род занятий работой. «Работаешь?» – так обычно звучал мой первый вопрос. Не знаю, возможно, теперь уже говорится по-другому. Я сейчас далек от этого мира.
Но просто занятно: в ту пору я днем окунался в ту работу, что приносила доход, а вечером – в ту «работу», что приносила удовольствие. И оба эти мира знал довольно хорошо. Люди, знакомые только с одним из этих миров, считают, что именно в нем человек человеку – волк. Что банкир в сером костюме непременно разведет тебя на деньги, а обильно политая духами шлюха, завидев твою кредитку, окажется бразильцем-транссексуалом. Ну я вам так скажу. В большинстве случаев кто платит, тот заказывает музыку. В большинстве случаев уговор дороже денег. В большинстве случаев обещанного три года не ждут. В большинстве случаев людям можно доверять. Я не призываю оставлять на столе раскрытый бумажник. Я не призываю раздавать направо и налево чеки с непроставленной суммой и отворачиваться в самый неподходящий момент. Но тебе хотя бы понятно, на каком ты свете. В большинстве случаев.
Нет, настоящее предательство совершается друзьями и любимыми. Принято считать, что в дружбе и любви человек меняется к лучшему, так? Однако мой опыт показывает обратное. Доверие ведет к предательству. Скажу больше: доверие подталкивает к предательству. В ту пору я увидел это своими глазами, усвоил как дважды два. На данный момент это и есть моя история.
ОЛИВЕР: Признаюсь, я задремал. Et tu?[7] О нарколептический, курдючный Стюарт, субъект помраченного сознания и сложенного из «Лего» Weltanschauung[8]. Нельзя ли нам рассмотреть этот вопрос в более долгосрочной перспективе? Мой герой – Джоу Эн-лай. Позднее превратившийся в Чжоу Эньлая. «Каковы, по-вашему, были последствия Французской революции?» На что сей мудрец ответил: «Еще слишком рано судить».
Если такой олимпийский или конфуцианский взгляд нам недоступен, давайте, что ли, немного расширим горизонты, введем градации оттенков, какие-нибудь смелые сопоставления красок? Разве каждый из нас не создает повесть своей жизни простым движением вперед? Но увы, отнюдь не каждая повесть пригодна к публикации. А ведь как ширится самотек! «Ожидайте, мы вам перезвоним»… нет, по зрелом размышлении мы вам не перезвоним.
Однако не спешите с выводами насчет Оливера – я уже предупреждал. Оливер не сноб. Во всяком случае, в прямолинейном смысле слова. Просто есть одна загвоздка, причем ее составляет не тематика подобных произведений и не общественное положение героев. «Историю клопа можно изложить с таким же блеском, как жизнеописание Александра Македонского, просто финал будет иным». Меткое изречение, согласны? От нас требуется чувство формы, самоконтроль, отбор фактов, умолчание, аранжировка, эмфаза… и все это зовется одиозным словом из трех букв: арт. История нашей жизни – это всегда повесть, но ни в коем случае не автобиография, и здесь кроется самая распространенная ошибка. Наша память – всего лишь очередная ловушка; ну же, соглашайтесь. А вторая ошибка – считать, будто скрупулезное припоминание ранее увековеченных подробностей, уместное, быть может, в пивной, вряд ли породит текст, способный привлечь в должной мере взыскательного, какой еще иногда встречается, читателя. С чьих уст закономерно слетает вечный вопрос: зачем ты меня этим грузишь? Если это сеанс арт-терапии, не жди, что читатель будет оплачивать счета от психиатра. То есть я пытаюсь вежливо сказать, что повесть о жизни Стюарта, если откровенно, непригодна к опубликованию. Я проверил ее по первой главе – обычно этого мне достаточно. Изредка для смеха пробегаю глазами еще и последнюю страницу, просто чтобы подтвердить свое впечатление, но в данном случае это выше моих сил. Не думайте, что я жесток. Или хотя бы признайте, что я жесток, но справедлив.
А если по существу дела. Каждая любовная история начинается с преступления. Согласны? Где ты найдешь grandes passions[9], терзающие сердца невинных и неприкаянных? Разве что в средневековых романах да в отроческих фантазиях. Но чтобы у взрослых людей? Между тем, как напомнил вам наш карманный справочник-Стюарт, в ту пору нам уже было тридцать с гаком. У каждого есть кто-то, либо частица кого-то, либо ожидание кого-то, либо воспоминание о ком-то, которые человек сбрасывает со счетов, то есть попросту предает после встречи с мистером, мисс, миз или, как в данном случае, миссис Вот-Оно. Правда ведь? Мы, конечно, вычеркиваем собственное предательство, стираем вероломство и, заглядывая в прошлое, находим там свою душу в виде tabula rasa[10], на которой пишется обвинительная повесть о великой любви – полная фигня, разве нет?
А коль скоро каждый из нас – преступник, вправе ли один судить другого? Разве мой случай более вопиющ, чем ваш? Когда я познакомился с Джиллиан, у меня были отношения с некой сеньоритой, соотечественницей Лопе, носившей имя Розы. Отношения неудовлетворительные, но сказать о них необходимо, да? У Стюарта в момент знакомства с Джиллиан, конечно же, были отношения с целым балетным училищем фантазий и порножурналом сожалений. А у Джиллиан в момент нашего с ней знакомства были недвусмысленные и, более того, узаконенные отношения с вышеупомянутым Стюартом. Скажете, все это относительно, а я отвечу: нет, все это абсолютно.
А если ты в своей настырной крючкотворской манере станешь выдвигать обвинения, мне нечего будет ответить, кроме как mea culpa[11], mea culpa, mea culpa, притом что я, к примеру, не травил курдов нервно-паралитическим газом, ведь так? Дополнительно или взамен, как раздвоенно выражаются присутствующие здесь юристы, могу заявить, что произошедший в сердце Джиллиан обмен Стюарта на Оливера оказался – хотя вы, двуногие языкастые особи в париках и атласных мантиях, избегаете подобных формулировок – не столь уж большим злом. Она, как говорится, повысила свои акции.
