Дали молчала.

— Как ты думаешь?..

— Я думаю… — она взглянула на него почти сурово. — Да отдалят боги то время, когда люди смогут увидеть этот камень… — И, повернувшись, Дали пошла.

— Переходи вправо! — сказал Калой. — У пещер сейчас уже никого нет. Нам надо выходить прямо на вершину.

Новая тропинка через некоторое время вывела их на гребень горы. Справа, внизу, алел бескрайний горизонт, а далеко-далеко впереди виднелись древние молельни и около них — народ.

Дали пошла быстрее.

Многие паломники еще с вечера, не останавливаясь у пещер, шли прямо на вершину горы. В большинстве это были бездетные женщины. В сумерках они подходили к Кобыл-кера[122], преклонив колена, показывали ему обнаженную грудь, просили дать им младенца и ложились спать в кругу костров.

Эльмурза поднялся на гору с первыми проблесками света. Он не знал, успеют ли до восхода вернуться Дали и Калой, и это тревожило его.

Конечно, он проведет моление и без них. Но уж очень хорошо получалось, когда Дали песней встречала солнце.

Посмотрев вниз на тропу, он увидел на ней только запоздалых паломников. Ни Калоя, ни Дали не было. А солнце вот-вот могло засиять над горизонтом. Потеряв надежду, Эльмурза расставил замкнутым треугольником двенадцать мужчин и, заняв место впереди них, стал лицом на восток в ожидании солнца. Обнажив головы, позади них стоял народ.

Если б кто-нибудь в это время оглянулся, он увидел бы, как не снизу, с тропы, а прямо по хребту быстро спускались к поляне Калой и Дали.

Когда они приблизились, Дали замедлила шаг, перевела дыхание. Щеки ее залил румянец. Глаза сияли.

— Дай мне! — сказал Калой, забирая у нее шаль. — Ты должна быть свободна.

Дали взглянула на него с благодарностью, улыбнулась. В этих глазах, в этой улыбке были все ее чувства. И вдруг ему показалось, что народ собрался сюда не из-за солнца, не в честь божьеликой Тушоли, а ради нее, что это ее праздник.

— Ты божьеликая! Ты! — вырвалось у него.

— Да простят нам боги! — в ужасе вскрикнула Дали.

— Они не простили бы мне, если б я не сказал тебе этого!

Дали в замешательстве отвернулась. А в это время из-за тонкой полоски золотых облаков появилось солнце. Люди замерли, обратив к светилу лица. И вдруг в тишине, откуда-то сверху, к ним донесся знакомый голос:

— Ма-а-а!.. Ал-ха-ма-а-а! — пела Дали.

Все повернулись к ней.

Даже Эльмурза повернул голову: «Откуда она?..»

Дали шла к народу. В белом платье, с сияющим знаком солнца, Дали казалась отрешенной от земли, настоящей невестой солнца. Положив руку на кинжал, за ней шагал Калой.

Одна только встреча с ними уже должна была дать человеку радость.

Эльмурза, довольный тем, что они успели вернуться, служил с большим вдохновением. Поток красноречивого прославления бога солнца и просьб к богине Тушоли был бесконечным. Потом он выпил из чаши пива и вынес к народу цув и деревянное изображение богини.

Вереница людей потянулась к нему. Они несли жертвенные блюда. Четвертую часть клали около храма, в корзины.

Эльмурза касался рукой каждого и приговаривал:

— Кто не родился, пусть родится! А кто родится — пусть живет!

Но к концу церемонии язык у старого Эльмурзы от пива и усталости начал заплетаться, и, к ужасу богомольцев, он уже не раз выкрикивал:

— Кто не родился, пусть родится! А кто родится — пусть умрет! Наконец прошли все, и жрец удалился в храм.

Люди резали жертвенных овец. Иналук зарезал белого быка.

Пока свежевали туши и готовили на кострах еду, молодежь начала танцы. На широкой поляне плясало сразу несколько пар. День был ясный, солнечный. Но здесь, на вершине горы, все время стояла ровная прохлада.

Эльмурза позвал в храм Дали рассказать свой сон. После нее вошел Калой.

В храме было светло, горели принесенные людьми свечи. Но стены и сводчатый потолок за многие века так прокоптились, что их чернь не могли осветить никакие огни.

Калой задел рога, которыми были заполнены поперечные шесты. Пара из них сорвалась и угодила на шею Эльмурзе, отдыхавшему прямо на полу.

— Ах, чтобы сгинуло ваше имя! — закричал он, хватаясь за голову и глядя на ладонь. Но крови не было, и, отделавшись шишкой, старик успокоился. Он не догадался, что рога шапкой сбил на него Калой.

— Ну, а что ты видел? Или, может, не спал? — спросил он, подозрительно глядя на юношу снизу.

— Я очень мало спал, — ответил Калой. — И, по правде говоря, никакого сна не видел. Потому что нельзя же считать сном, если я видел только Дали.

Эльмурза рассмеялся.

— Нет, это тоже сон, — сказал он. — А как ты ее видел?

— Стоит она у криницы под памятниками моих родителей и смотрит в воду. Воды полно. Она чистая, бежит, как всегда, через край. Я говорю: «Пей, если хочешь». Она присела и напилась. Встав, говорит: «Хорошая вода», — и вытирает рукавом лицо. Я говорю: «Эту криницу я выстроил в память о родителях…» Она удивленно смотрит на меня, идет к памятникам Турса и Доули, дотрагивается до камней и становится между ними. Вот и все.

Эльмурза задумался.

— Вы как сговорились, — сказал он. — Это хороший сон… Это большой сон! Для народа полная криница — благодать земли! Для тебя… Дали прикоснется к чаше жизни вашего дома… Но уйдет она к твоим родителям раньше тебя…

Калой был потрясен словами Эльмурзы. Он стоял, переминаясь с ноги на ногу.

— Значит, я должен думать о ней?.. — наконец спросил он.

— Это решение вам подсказывает божьеликая Тушоли и всесильный Ткамыш-ерды. А там поступай как знаешь…

— Эльмурза! — сказал Калой, волнуясь. — Может остаться в тайне то, что будет сказано здесь, в этом убежище от грехов?

— Да. Я готов выслушать тебя. — Эльмурза встал.

— Клянусь вот этой Тушоли, — сказал Калой глядя на деревянное изваяние человека с блестящей зеленой маской на лице, — и чтоб мне не видеть на этом свете солнца, а на том своих родителей, я чист перед этой девушкой!

Эльмурза удивленно вскинул брови.

— Но кто сомневается?

— Сегодня — никто, — ответил Калой. — А завтра, когда я заберу ее добром или силой, найдутся, которые станут грешить на эту ночь, проведенную нами в пещере!.. Мне безразлично, что будут говорить. Но я хотел бы, чтоб ты, старик, доверивший мне ее ради обычая народа, знал: не потому, что она тронута мною, а потому, что я без нее не могу, заберу я ее!.. И не думай, что я чист, как ангел. Мысли мои, тело мое толкали меня к ней. Но я выпустил взбесившуюся кровь, которая кипела в жилах, и успокоил себя…

Он размотал тряпку и протянул к Эльмурзе ладонь, на которой зияла рана.

— Иш-ша![123] — воскликнул Эльмурза, отворачиваясь. — Завяжи! Ты настоящий человек! И не зря я тебя послал с нею!.. Клянусь, хоть я и стар, но понимаю, какому искушению подвергал тебя! Я освящаю твое намерение! — Он положил руку на плечо Калоя. — Что не родилось — пусть родится! А что родится — пусть живет!

— Спасибо, Эльмурза! Долгих лет тебе!

Калой вышел от жреца возбужденный, окрепший в своем решении. Он тоже был теперь убежден в том, что Дали наречена ему богами.

По всей поляне пировали люди. Они тут же отправлялись друг к другу в гости — семья к семье, село к селу. Ходила по рукам круговая чаша. Раздавались пышные тосты. А у молодежи, которая не пила, звенела лезгинка, гремели выстрелы в честь танцующих, слышались острые шутки.

Праздник продолжался весь день, допоздна. Веселье царило на горе.

Дали держалась в кругу подруг. Калой был с молодыми людьми. Но они ни на миг не выпускали друг друга из виду. Свидание их продолжалось. Несколько раз они вместе танцевали, вызывая восторг у друзей. Иналук расстрелял им под ноги все свои газыри. С каждым часом Калоя все больше тянуло к ней. К вечеру он уже не мог представить себе, как останется без нее. Отозвав в сторону Иналука, он сказал ему: