— Юноша! В этих горах и за их пределами — в Кабарде, в Осетии, в Грузии — не найдется такой девушки или даже… замужней женщины, которая не посчитала б для себя за счастье быть твоей женой… Это я говорю тебе…

Она посмотрела на Калоя, и он снова опустил глаза. От хмеля щеки его горели.

— Такого, как ты, не в каждой башне встретишь! Это одно. Но другое — не всякая красавица может прийтись по сердцу. И тогда тебе мало пользы от тех, которые, рады были бы войти сюда хозяйкой! Так я говорю?

— Калой кивнул.

— И вот мне стало известно, что именно ту, которую ты наметил себе, мы сосватали…

Речь шла об очень важном. Калой старался не поддаваться опьянению. Но Наси видела: голова его уже затуманилась.

— Правда, наши не виноваты. Ты ничего не сделал для того, чтобы люди узнали об этом. И девушка смолчала. Но ты, конечно, поймешь, почему я об этом говорю теперь, когда, кажется, говорить уже не о чем. Я говорю потому, что такое сватовство не уменьшает, а увеличивает между нами вражду. А я не хочу этого. И вот я, женщина, пришла к тебе, чтобы сказать такое слово, которое сказать нелегко, а выполнить еще труднее. Но я беру все на себя!

Она встала, протянула Калою руку. Он осторожно взял ее, сам не зная для чего.

— Если ты не можешь совладать с собой, если ты хоть на величину комариного жала усилишь свое недружелюбие к нам из-за этой помолвки, я не хочу Зору в свой дом! Я откажусь от нее… Но если ты обещаешь не углублять между нами вражды из-за женщины, я не стану позорить своих и мы заберем ее… Поверь — никто этого не узнает! Я сдержу слово, или меня не будет видеть солнце! А с мертвого — спроса нет… — Она выжидающе смотрела на него снизу вверх, и губы ее застыли в немом вопросе.

У Калоя кружилась голова. Он страдал от того, что медленно соображает. Но руку ее не отпускал.

«Значит, она предлагает расстроить сватовство… Никто не узнает из-за чего… Но ведь никто не остановит сплетников… Зору будет считаться брошенной Чаборзом… А за что? Скажут: за бесчестие!»

— Ты особенная женщина! — сказал Калой и встряхнул руку Наси. — Но если ты женщина с таким крепким словом, то я — мужчина, который должен иметь слово еще крепче! Из-за моей соседки… я обещаю ни на иголку не ухудшить и не улучшить наших отношений! Будь спокойна. А вот из-за тебя мог бы… Потому что… Потому что… Ну, я лучше ничего не скажу… Я, кажется, опьянел. Но ты — небывало мужественный человек! Жаль, что она не ты… Все было бы иначе! Нас гойтемировские через сто лет не нашли бы!

Поняв, что начинает говорить лишнее, Калой замолчал, нехотя отпустил руку Наси и сел.

— Садись, — сказал он ей более властно, чем положено говорить с женщиной.

Но она не обиделась, села.

— Калой, тебе спасибо. Ты отнесся ко мне с таким уважением, на которое я никогда не надеялась… Я шла с тревогой, ухожу — успокоенная. Ты купил мое сердце! Если захочешь, поезжай в дом моих родителей. Может быть, ты увидишь там девушку, которая заставит тебя подумать. Я буду во всем твоя помощница. А теперь мне пора…

Она перехватила взгляд, брошенный им на бурдючок, и сказала, что оставляет его здесь. Но Калой воспротивился.

— Ты не хотела пить без меня, а я без тебя и в рот не возьму!

— Ну что ж, ты прав. Но только… Ладно… Чуть-чуть еще… Ради тебя… — И Наси налила Калою чашку и себе половину.

Он хотел запротестовать, но она ласково и настойчиво попросила:

— Ты уж сжалься надо мной! Или ты думаешь, что я действительно не женщина, а?..

Калой покачал головой.

— Мозги у тебя крепкие, мужские, — сказал он и, помрачнев, добавил — А ты сама… конечно, женщина! Небывалая!

— Самая обыкновенная, — с оттенком грусти ответила Наси, вздохнув. Калой все больше терял застенчивость.

— Наси! — сказал он повелительно. — Я говорить еще не научился. Но я видел людей. И знаю, что последний бокал пьют за хозяйку дома. А так как сегодня здесь ты хозяйка, я хочу выпить за тебя, как за гостью и как за хозяйку! Живи благополучно, живи счастливо!

Он залпом осушил чашку. И снова Наси успела отплеснуть на пол из своей.

— Спасибо, — сказала она. — Пусть в доме у тебя вечно будет благодать!

Она налила себе и Калою бульона. Когда бульон был выпит, Наси встала. Поднялся и Калой. На ногах он держался твердо, но глаза его были пьяны. Наси собралась уходить. Она сняла с головы платок, чтобы перевязать его, и вдруг схватилась за лоб. Калой невольно протянул руки. Она сделала неуверенный шаг, покачнулась и упала…

К счастью, она упала не на очаг, где кипел бульон, а прямо на руки Калоя.

Он, как ребенка, взял ее и понес к нарам. Когда он наклонился, чтобы опустить ее на медвежью шкуру, она со страхом прижалась к нему всем телом.

— Падаю… падаю… — прошептала она.

— Да нет! Это я кладу тебя на нары. Здесь некуда падать. Не бойся! — испуганно говорил он.

Как только Наси легла, ей стало лучше.

— Ради Аллаха, прости меня… Я сейчас отдохну — и все пройдет, — говорила она сквозь прерывистое дыхание. — Только запри двери, а то кто-нибудь войдет…

Калой запер дверь и вернулся.

— Ну что, лучше?

— Воздуха мало…

Он открыл окно. Наси лежала, смежив веки и закинув за голову руки. Волосы ее спадали до самого пола. Калой стоял над нею, не зная, что делать. Он видел, что она больна, и все же не мог не любоваться этой удивительно красивой, стройной женщиной. Руки его помнили нежность ее тела… Запах ее распущенных волос дурманил его…

В башне они были одни. Калой был пьян. И все же он еще владел собой и сдерживал охватившее его волнение.

Сквозь едва прикрытые веки Наси видела напряженное лицо, жадный взгляд.

— Воды… — попросила она.

Он подал ей ковш. Но ей трудно было поднять голову. Он догадался, помог. Наси отпила глоток, другой. Дыхание ее стало ровнее. Она попросила его посидеть рядом. Она боялась остаться одна. Калой сел на край нар и почувствовал теплоту ее бедра. Рука ее случайно легла на его руку. Он боялся пошевелиться. Кровь стучала в висках.

Эти переживания были для него полной неожиданностью.

Наси застонала.

— Душно… — сказала она и расстегнула серебряные крючки бешмета. Калой увидел ее шею и полную, белую грудь, которая тяжело вздымалась. Она шумно вздохнула и снова затихла.

Вот она открыла глаза. Он не мог различить в полутьме выражение ее взгляда, но легкая улыбка на лице говорила о том, что ей лучше. Это обрадовало его. Она положила его руку к себе на грудь…

— Послушай… как бьется… Успокоилось? Правда?.. Ты спас меня!

Калой никогда в жизни не был так близок к женщине. Его рука никогда не касалась женского тела, женской груди. Он терял власть над собой. И когда он сделал последнюю попытку, чтобы удержаться, попробовал убрать руку, она обняла его и привлекла к себе…

— Убей… убей, — услышал он шепот Наси и сжал ее в своих нечеловеческих объятиях…

Было уже очень поздно, когда Наси собралась уходить. Она была еще ласковее с ним, а он молчал или отвечал односложно, не в силах прийти в себя. Уже у дверей она обернулась.

— Разве Эги были когда-нибудь людьми, а? И вы еще смеете на кого-то обижаться! Да вы самые страшные грешники! Вас мало казнить! — она задорно смеялась. А потом, пригнув его к себе, зашептала в самое ухо: — Не там на празднике, когда ты издевался над лошадью, а только сейчас ты стал настоящим мужчиной! — Она прильнула к нему. Часто и гулко стучало в груди его сильное сердце.

— пела Наси так тихо, что он едва услышал. Она припала к его губам… И он почувствовал, что она плачет.

Быстро справившись с этой слабостью, Наси притронулась платком к глазам и еще раз пристально посмотрела на Калоя.