Многим не понравилось это бахвальство Гойтемира. Но Пхарказ сразу подумал о Калое и мысленно поблагодарил судьбу за то, что все кончилось так.
Вскоре Гойтемир и Хасан-хаджи ушли, а помощник пристава со своими стражниками остался у Пхарказа. Ему постелили в башне, а стражники легли во дворе, на войлоках.
Когда все стихло, вооруженный кремневкой Пхарказ вышел за ворота и уселся на камень. Безопасность и покой гостей для него были священны.
Один из стражников сразу заснул. Другой, что прибыл в эти края недавно и был наслышан о горцах разных ужасов, с непривычки не смог сомкнуть глаз. Неподвижная фигура Пхарказа ему казалась зловещей и подозрительной. Наконец, как бы невзначай, он разбудил товарища и указал ему на силуэт человека в проеме стены.
— Кто это? — спросил тот, протирая глаза.
— Хозяин, — ответил первый стражник.
— Ну и правильно, — заключил разбуженный, подворачиваясь на другой бок, — это у них закон такой. Нас стережет. Ежели в его дворе с нами что приключится, его свои же и заплюют. Скажут: баба, а не человек. Это по-ихнему хуже оплеухи. Я когда у них бываю, сплю спокойнее чем в своей хате… Спи! — И он, вздохнув, сразу захрапел. На чистом воздухе здорового человека сон укладывает, как из ружья.
Но друг его долго не мог уснуть. То ему мерещилось, что к ним кто-то подкрадывается. То лезли в голову мысли о здешних кручах да косогорах, невесть как перепаханных вдоль и поперек.
И, вспоминая российские леса да равнины, свой дом и детей, он думал о том, что если этих горцев переселить туда к ним, они, пожалуй, еще и затоскуют, посчитают себя несчастными, привыкнув здесь к своей каторге… «Да она везде, эта каторга, где за ради хлебушка бедный человек шею гнет, а детей прокормить не в силах…»
Вершины гор и небо чуть посветлели, когда он, утомленный бессонной ночью и безрадостными думами, уснул.
Как всегда, после такого события аул жил этой новостью. Каждый считал своим долгом подойти к Пхарказу, к его жене и поздравить их с обручением дочери.
Но между собой люди по-разному судили о том, что произошло. Одни считали, что Зору родилась в священную ночь, когда «засыпает вода» и исполняются все желания. Поэтому такая счастливая. Другие искали дружбы со вчерашним бедняком Пхарказом, который вдруг стал сватом самому Гойтемиру и может оказаться полезным человеком. Но многие знали о любви Калоя и Зору; они считали, что эту пару разбили деньги Гойтемира, и, не стесняясь, отпускали в адрес старшины крепкие слова: «С деньгами для него путь хоть на небо открыт!»
В числе первых пожелал счастья родителям Зору и Калой. Но, внимательная ко всему, что касалось ее дочери, Батази заметила в его взгляде недоброе, хотя он и говорил с ней, опустив глаза. Это убедило ее, что словам Калоя верить нельзя, что его спокойствие — это только бурка, под которой спрятано оружие…
А Зору все молчала в своей комнате и никому не показывалась на глаза.
Как-то глубокой ночью, когда спал весь аул, Пхарказ проснулся. До него донеслись слабые, едва уловимые звуки гармони. Он прислушался. Играла Зору. Играла и тихо пела, останавливаясь, замирая… И тогда отец слышал приглушенные слезы…
Вот снова донеслось пение…
Говорят, льдами покрылся синий Терек.
Говорят, иней лег на голову Казбека.
Но иней сдует быстрокрылый ветер.
Но лед растопит солнца яркий луч.
А кто растопит лед моей души?
Кто сдунет иней, убеливший косы?..
Ваша Зору, против воли идущая, пусть умрет!
Ваша Зору, против сердца идущая, пусть умрет!..
Тяжестью легла эта песня на душу отца. Он понял глубину печали дочери. Но дело было сделано. Ему стало душно. Он осторожно встал и вышел на терраску. Тихая ночь обступила его. Ничто не нарушало предрассветного покоя.
Пхарказ посмотрел на башню соседа. Он знал, о ком плакала дочь его. И вдруг он увидел человека, стоявшего неподвижно на плоской крыше. Казалось, он смотрит прямо на него.
Пхарказ застыл, прижался к холодным камням стены. Потом незаметно открыл дверь и исчез.
А человек на крыше так и остался стоять. Пхарказ понял: в эту ночь не спали двое…
Батази и без того волновало соседство Калоя. А когда наутро Пхарказ рассказал, что видел его на башне, она потеряла покой.
Родные Чаборза торопились с подготовкой свадьбы. Чуть не каждый день они присылали что-нибудь Зору для приданого. Но Батази готова была выдать дочь голой, лишь бы до свадьбы ничего не случилось. Кто знает, о чем думает Калой. Уже не одна соседка намекала ей на то, что Эги что-то задумали. Их молодежь тайно собирается у Иналука. А это неспроста.
У Батази голова шла кругом. Она понимала, что над ними нависла страшная угроза. Эги могли похитить дочь даже прямо со свадьбы. А такую обиду Чаборз вынужден будет смыть только кровью. Когда заговорит оружие, женский ум уже ничем не поможет. В удел женщинам достанутся только слезы.
Она поделилась своими опасениями с мужем. Но он выслушал ее и ничего не сказал. Только на ночь стал запирать дверь башни да на полку кремневого ружья подсыпать сухого пороха. Ей от этого не полегчало. И тогда Батази решила, что не к обороне надо готовиться, а сделать так, чтобы у Эги не было нужды нападать. И в этом могла помочь только одна Зору.
Батази решила пойти на риск и просить дочь поговорить с Калоем.
Как поведет себя Зору? Как поступит Калой, когда девушка сама явится к нему в руки? Этого нельзя было предвидеть. Но Батази должна была торопиться. Она видела, что за их домом следят. И ни открыто, ни тайно без кровопролития Эги Зору не выпустят.
От всех этих переживаний Батази осунулась, почернела, состарилась. Радость, которая окрыляла ее в первые дни после долгожданного сватовства, исчезла. Тревога и страх потушили глаза. Она казалась тяжелобольной.
Наконец она пошла и высказала дочери все свои опасения.
Зору слушала мать, как всегда в последнее время, не поднимая глаз, не говоря ни слова.
— Чего же ты от меня хочешь? — спросила она, когда мать, опустив голову, замолчала, вытирая слезы.
— Хочу, чтоб ты просила Калоя оставить тебя…
— А если он не захочет? — Зору хотела крикнуть: «И перебьет всех вас!!!»
Мать поняла ее.
— Тогда не знаю… Но ведь и наши и Чаборза родные насторожены, — ответила она. — Кто погибнет, нельзя предугадать… Это дело судьбы….
Мать намекала на то, что в схватке может пасть и Калой. Зору содрогнулась от этой мысли и решила приложить все силы к тому, чтобы предотвратить столкновение двух родов. Но ей захотелось задать матери еще один, последний вопрос:
— А что я должна делать, если он не отпустит меня? Увезет?..
Батази подумала, а потом, посмотрев на дочь, с чувством полной откровенности ответила:
— Ну что ж, для вас двоих это будет неплохо… Вы где-нибудь скроетесь и будете себе жить. Гойтемировские в отместку похитят одну из фамильных сестер Калоя и, позабавившись ею, отпустят назад. А я скажу людям, что сама, по своему желанию, без ведома отца твоего, выдала тебя за Калоя. И, чтобы снять с дома позор, умру… Вот и все… Лишь бы тебе было хорошо…
Зору горько усмехнулась:
— Хорошо!.. В этом доме есть уже покойник… И второго не будет. Я постараюсь, чтоб не было…
Слезы мешали Батази смотреть на дочь. Казалось, она только теперь поняла, чего добилась. Но уже никто не мог ей помочь.
Неверный шаг был сделан. А дальше — все подчинилось власти неумолимых обычаев, неписаных законов гор.
Для похищения Зору у Калоя и Иналука все было готово: друзья, оружие, кони, место, куда скрыться на первый случай. Фамильные братья каждую ночь собирались к Иналуку, чтобы напасть, как только Калой подаст сигнал. По молодости все эти парни — а их без Иналука было еще четверо — готовы были на любое отчаянное дело, лишь бы угодить своему другу и брату. О последствиях никто не думал.
