«Нет, Хасан-хаджи, — думал Калой, шагая впереди своего коня, — ум этого старика ясен, как родник! И если он изверился в силах небесных, то неплохо усвоил дела земные. Как это он сказал: „Кто не умеет заглянуть в свое будущее, тот ничего не найдет в своем прошлом“? А что же у меня впереди? Что я должен делать теперь? Почтить память родителей. Посчитаться с Гойтемиром за предательство… Распрощаться с мыслью о помощи Турса. Добиться, чтоб Зору выдали сейчас… Вместе с нею трудиться, чтоб хорошо жить…» Он был очень рад этим мыслям и благодарен за них Хамбору. Теперь, когда он ясно представил себе, что делать, у него на душе стало светло. И день показался ему светлее.

Увлеченный думами, Калой намного опередил своего спутника. Заметив это, он остановился под вековым дубом. Вскоре из-за поворота показался Быстрый. Он шел легко, покачивая головой и навострив красивые уши.

Хамбор любовался ущельем, словно видел его в первый раз. Глядя на него, Калой подумал: «И отец мог бы так ехать…» Вздохнув, он зашагал дальше.

А в это время в башне у Пхарказа было тихо, словно рядом лежал покойник. Сам он помрачнел, замкнулся в думах. Вспомнилось ему детство, прошедшее здесь, в этих стенах, в этих дворах, на этих склонах. Он и Гарак были одногодки. Турс — лет на десять старше. Потом все сравнялись и были друзьями. Теперь двоих нет. Значит, очередь за третьим. Мир его людей редеет. Тоскливо и холодно на душе из-за этого, и порой кажется: незачем жить…

Зору не выходила из своей комнаты. На вопросы матери она не отвечала, отворачивалась.

Потеряв надежду узнать, о чем она думает, Батази с раздражением проворчала:

— Не знаю, что гложет тебя. Но знаю одно: если б в этой жизни что-нибудь получалось так, как хочешь, то ее можно было бы назвать жизнью!

А про себя решила: «От этого настроения девчонки хорошего не жди… Надо что-то делать, пока она чего-нибудь не натворит».

В этот же день Батази побывала у Хасана-хаджи и откровенно поделилась с ним своими опасениями. Тот выслушал ее.

— Есть у тебя причина для тревоги, — сказал он ей. — Я подумаю, что делать. А пока советую: не оставляй ее одну.

Хасан-хаджи отправился к Гойтемировым и предупредил: если они не поторопятся, вся затея с женитьбой Чаборза может провалиться. Он рассказал о Хамборе, о том, что Турс и Доули погибли. Намекнул Гойтемиру на то, что он в конце концов одержал победу и избавился от своего врага.

Но он ничего не сказал старшине о завещании Турса и о том, что теперь только и появился у него самый опасный и сильный враг.

В планы Хасана-хаджи не входило предупреждать об этом Гойтемира. Он думал только об одном — сделать Калоя непримиримым врагом старшины.

Но Гойтемир был спокоен. Наконец Андарко послушался его. Он женится в самое ближайшее время.

— А как с ним закончим, я сейчас же решу все с Пхарказом. Мне только начать! — хвастался он. — Кончу я одним ударом!

Проводив Хамбора до аула Алкун, который находился у выхода из Ассиновского ущелья, и поручив своему родственнику довести его до родного аула, Калой вернулся. Несколько дней он пропадал в скалах, вырубая плиты для памятников отцу и матери. Орци приносил ему еду и питье. Наконец плиты были готовы.

Договорившись с Хасаном-хаджи, в назначенный день Калой погрузил камни на сани и на паре быков перевез их на вершину перевала Трех Обелисков.

Это было такое место, мимо которого проходила главная тропа, соединявшая глубины гор с Джараховским ущельем, с долиной Терека.

У выбранного Калоем места собрались односельчане и родственники, люди, знавшие Турса и Доули.

Каждый старался помочь ему.

Выше тропы, на бугорке, были выкопаны ямы. В них один возле другого установили оба камня. Чуть поодаль от них Калой сам посадил два дерева — дикую грушу и яблоню. Невдалеке из скалы пробивалась вода. Калой снял землю до камня, из-под которого вытекали бойкие струйки, обложил их сланцевыми плитами, полуприкрыл такой же плитой, и вскоре вода потекла из криницы тоненьким ручейком. Когда в роднике осела муть и установилось прозрачное зеркало воды, Калой помолился, наполнил первую чашу, поднял ее и сказал:

— Пусть каждому, кто ее выпьет, она принесет здоровье, даст благо и будет вечно благом нашей земли! Пусть каплями этой воды люди помянут Турса, Доули и таких, как они, оставшихся без могил на чужбине.

Он сделал глоток и вылил воду на землю. За ним последовали остальные. Наполняя чашу и отпивая глоток-другой, они желали прощения на том свете «погибшим на чужбине без могилы и камня».

Обычно, установив памятник, в жертву за усопших резали скотину. Так как Калой не привел ничего, люди решили, что барана, которого он зарезал в честь гостя Хамбора, он и посвятил родителям. Но они ошиблись. Калой попросил парней помочь ему свалить быка. Мужчины и Хасан-хаджи стали уговаривать его, чтобы он не лишал себя рабочей скотины, без которой трудно будет в хозяйстве.

— Да. Это моя лучшая скотина, — ответил Калой. — И да примет ее Аллах в жертву за моих родителей, потому что большим я не располагаю. Им от меня больше ничего не понадобится! — С этими словами он зарезал быка.

Орци подставил чашу, набрал крови и облил ею памятники и землю вокруг. Это было по древнему обычаю, не по-мусульмански. Но Хасан-хаджи не мешал. Он призвал правоверных на молитву и, став впереди, начал намаз за умерших.

Калой освежевал быка и разрубил тушу на равные шестьдесят три части. Орци с ребятами наготовили ореховые прутья и нанизали на них мясо. Поблагодарив людей за помощь и уважение и отдав каждому его долю жертвы, Калой отпустил людей.

У памятника остался он и Орци.

До вечера по дороге проехало несколько человек. Калой каждого оделял жертвенным мясом, принимал соболезнование.

Наконец последний луч солнца погас на свежих обелисках.

Надо было возвращаться домой. Калой поставил в ярмо быка, погрузил остатки мяса, завернутые в шкуру, чтобы раздать их в ауле семьям вдов и сирот, и тронулся в путь. Но парное ярмо перекосилось, повернуло быка поперек дороги. Горькая усмешка появилась на лице Калоя.

— Вот тебе и новая земля, богатство и почет… Турецкий шарф с золотыми нитями… — Но, увидев, что Орци смотрит на него с удивлением, он сказал: — Видно, на свете больше таких, которые нуждаются в нашей помощи. Ну что ж! Будем помогать.

Он скинул с себя бешмет и остался в нижней рубахе. Снял чувяки, засучил штаны и рукава и, всунув голову в ярмо, приказал Орци погонять быка. Стронув сани, они пошли — бык и человек — в одном ярме.

На спуске дорога утонула в лесу, в непросыхаемой грязи. Ноги увязали по колено. Жидкое месиво брызгало в глаза, сани проваливались, стали свинцовыми. Но они шли — бык умно, как человек, выбирая на обочине опору для ног, а человек яростно, как бык, напрягая жилы и треща в костях. Орци что было сил подпирал сани сзади.

Казалось, этому спуску и этой грязи не будет конца. Стало нечем дышать.

Впереди послышались голоса.

Люди догадались, что на одном быке не свезти парных саней, и вернулись с пути.

В полумраке они заметили, что сани движутся. И только когда сблизились, увидели страшное лицо Калоя. Они кинулись к нему.

— Ничего… Я сам… — прохрипел он, едва переводя дыхание. Но люди сняли с него ярмо, подхватили сани, сообща вытянули их до сухой дороги и поволокли домой.

— Калой! — сказал старший из них. — Силен ты. Но и тебе не всякое ярмо будет по плечу. Когда тяжело, надо о народе не забывать. Ты же наш. А мы — твои…

Дня через два-три после этого к Батази прибежал от Хасана-хаджи соседский мальчик и передал, что тот хочет поговорить с нею… Батази заволновалась, но виду не подала. Ей страшно не хотелось оставлять дочь одну. Пхарказ еще не возвратился из леса, но ждать его она не могла. Притащив из клети шерсть, она поручила Зору перебрать ее, а сама, пообещав сейчас же вернуться, соврала, что пойдет к соседке. Но Зору не поверила ей. Она увидела в окно, как мать, обойдя соседскую башню, стала быстро удаляться в другой конец аула. Уже несколько дней Зору продумывала, как ей поговорить с Калоем. Более удобного случая нельзя было ждать. Она вышла и через забор подозвала Орци.