Когда начальник кончил свою речь, Орци обратился к нему.

— Ты слуга царя и должен быть умным человеком, — сказал он. — Но те слова, с которыми ты приехал к нам, нам трудно понять… Если я пастух, и у меня овцы не в порядке, я должен следить за ними. Я должен следить, чтобы все они мирно паслись. Я не должен бить одну и кормить другую. Почему же, когда нашу кукурузу погубил Чаборз и хозяин земли, когда они оставили нас без хлеба, это не дело власти? А когда мой брат, спасая жену Чаборза, свернул шею быкам, дело хозяев этих быков становится вашим делом и вы отбираете у меня последнюю скотину? Если уж кто и обязан вернуть хозяевам их потерю, так это Чаборз. Потому что Калой не украл быков, не съел их, а спас мать его детей!..

Когда офицеру передали речь Орци, он в гневе заметался пуще прежнего.

— Умники стали!!! — закричал он. — А кто вам дал право снимать цепь со старшины? Я вас спрашиваю! Кто дал такое право твоему брату-разбойнику? Кто он? Начальник участка? Начальник округа? Грозил применить силу! Бунт? А где его всем известный конь? Убит под ним на дороге из Сурхахи, где он совершил нападение на милицию и ранил человека! Пусть попадется! Убийца! Я посажу его за решетку! И тебя упрячу, если не перестанешь язык распускать!

Орци собрался было ответить, но старики, поняв, что разговор может кончиться плохо, закричали на него и заставили замолчать. И все-таки Орци не выдержал.

— Начальник! — сказал он срывающимся голосом. — Когда приедешь домой, вспомни меня. Подумай, чем я должен буду жить, если посев мой уничтожен скотиной, а скотину, забираешь ты?..

Народ зашумел. Жандармы погнали коров. Гота зарыдала и кинулась за ними. Но стражники конями оттеснили ее.

За все время ни слова не произнес только один Иналук. Он, словно немой, слушал и молчал.

Уезжая, начальник сказал:

— Запомните: Чаборз был, есть и будет у вас старшиной, пока мы хотим этого! А если осмелитесь перечить, знайте: бунтарей не потерпим! Предупреждаю!

Сход угрюмо глядел на расходившегося начальника. Никого из горцев он не устрашил. Они хорошо знали, что не мужество говорит в нем, не сознание правоты, а власть и сила ее.

Дали нашла Калоя.

— Что происходит в ауле? Почему ты не хотела, чтоб я шел домой?

Дали рассказала мужу все. Выслушав ее, Калой решительно направился вниз. Дали кинулась следом, преградила дорогу.

— Не ходи! Ради всемогущего Аллаха! Ради моей жизни!

— Да в своем ли ты уме? — удивился Калой. — Страшнее смерти — позор! Что подумают люди?

— Нет… нет!.. Не ходи! Ради Аллаха!.. — плакала Дали, не уступая ему тропы. — Ты пойми: им ничего не стоит убить тебя! Им скажут спасибо… мы останемся сиротами! Аул останется без тебя!.. Чаборз будет радоваться!.. Чтоб мне умереть, если ты пойдешь!

— Тоба! Тоба, астах фирулла![139] — с испугом воскликнул Калой. — Только этого мне не хватало! Что ж, выходит, они издеваются надо мной, над аулом, а я прячусь за женину юбку?

— Хороший мой, ну послушай меня! Ну послушай меня! Я ведь не желаю тебе позора… Я не жила бы с тобой, если б ты был трусом! Но ты не — в себе от ярости. А злость не учит уму… — Она упала на колени и обхватила его ноги. — Ну послушай меня! Захочешь отомстить — не стану тебя удерживать, я сама пойду с тобой! Но ты должен поберечь себя, чтобы вечно сражаться с ними, а не пасть от их пули на радость им! Их же вон сколько!

— Встань! Встань, говорю! — он поднял ее. — Кажется, ты права. Немного остыв, Калой обнял Дали за плечи.

— Но я их так отсюда не выпущу. Они получат свое.

— Ну, конечно! — обрадовалась Дали. — Они пойдут ущельем, а мы — поверху!.. И подальше, чтоб не подумали на наш аул. Там ты и пошлешь им свинца!.. — Она засмеялась по-девичьи молодо, задорно. — А то, что они скотину увели, так ты добудешь у них другую! Здесь Аллах взял, как ты говоришь, так в другом месте отдаст!

Калой рассмеялся.

— Зачем только вас женщинами называют! Вы же хитрее шайтана!

— Нет, мой хороший, — серьезно ответила Дали, — это не хитрость. Когда ты спокоен, я верю в твой ум, в твою удачу, в твою руку… Но когда ты расстроен, ты как все, ты можешь поступить неразумно… А мне без тебя нельзя… Неужели аулу не хватит одной Матас?!

Отряд ушел. Он двинулся вниз по Ассе, надеясь встретить возвращающегося Калоя. Чаборз не особенно верил в то, что Калой в Назрани, и в душе был рад этому, потому что встреча с ним не могла кончиться миром. А кто-кто, но он-то знал характер своего врага и не думал, чтоб тот сдался им без боя.

Отряд уже выходил из узкой горловины ущелья, направляясь к аулу Эрш, когда откуда-то с горы раздалось два приглушенных рекой выстрела.

Конь под Чаборзом споткнулся и полетел с тропы. Лошадь офицера тоже упала, а он, схватившись за руку, сломя голову понесся под деревья, стоявшие впереди. Чаборз, прихрамывая, бежал за ним. Стражники кинулись врассыпную… Одни поскакали вперед, другие побросали лошадей и, стреляя, побежали под скалы. Немного погодя, все стихло. И тишина казалась зловещей…

Отряд порознь собрался в ауле.

Офицер, падая, поранил руку. Кони его и Чаборза были убиты.

Старшина не сомневался в том, что это Калой. Однако, перепуганный насмерть, он решил не говорить этого офицеру, чтобы тот не затеял новой облавы, в которой Чаборзу обязательно пришлось бы принять участие.

В Эрш отряд заночевал. Офицера положили в кунацкую. Его лихорадило. Знахарь осмотрел его руку, сказал, что через три дня все пройдет.

Чаборз созвал сход.

Вернулся он поздно и сообщил офицеру, что отряд обстреляли охотники-хевсуры, которых сегодня утром пастухи видели на горе.

— Это опасные люди, — сказал он, — они враждуют с нами и, видимо, приняли отряд за ингушей.

Офицер, казалось, поверил старшине.

— Это не Калой, — сказал в заключение Чаборз. — Если он в Назрани, он не мог знать, что мы были у него. Если он был в ауле, он никак не мог догнать нас на таком расстоянии по верхней тропе.

Когда стемнело, Калой и Дали вернулись домой. Их с нетерпением ждали все родственники. Лицо Готы опухло от слез.

Увидев брата и невестку, Орци не мог скрыть своей радости.

— Где вы были? — воскликнул он, сияя от счастья. — Мы весь лес избегали — ни тебя, ни следа твоего! Да еще эта, как оборотень, исчезла на глазах у всего аула…

Калой ухмыльнулся. А Дали с гордостью рассказала собравшимся, как они догнали отряд и Калой перебил лошадей Чаборза и начальника.

— И это не случайно! — заключила она. — Он сказал, что не убьет их самих, а только покажет мне, как эти храбрецы умеют бегать! И когда кони упали, они так заторопились в Эрш, что верховые стражники отставали от пеших начальников! — И Дали залилась таким смехом, словно все, что с ними сегодня произошло, было не больше, чем детская забава.

— Вы стоите один другого! — не то зло, не то с одобрением заметил Иналук. — Калою иная жена, видимо, и не подошла бы! Абречка!

— Да, абречка я. Только жаль, что женщина. А мужчины должны мстить.

Проводив всех, Калой о чем-то долго говорил с Иналуком. А когда ушел и он, сладко потянулся, захотел спать.

Орци и Гота давно уже уснули. А Дали, постелив две постели, ждала. Когда муж лег, она погасила свет и пошла к нему.

— Ты что, жалеешь меня? — спросил он.

— Нет, — прошептала Дали. — Тебя нечего жалеть. Пусть жалеют своих жена офицера да Чаборза жена… Я хотела сказать тебе о другом… — она в нерешительности замолкла.

— Ну!

— Не дадут они тебе житья… — начала Дали, вздохнув. — У каждого своя судьба. Но вижу я, тебе и мне выдалась неспокойная… Жизнь твоя теперь еще больше будет в седле, под синим небом… Они травят тебя, как волка. Но известно: волчья доля не только убегать, но и огрызаться, нападать… И тут всякое может случиться… А у тебя нет наследника…

Калой почувствовал, как на его плечо упала капля с ее щеки. Он молчал.

— Мужчина без наследника — дуб без корня! А я, видно, с того раза… испорченная. Годы идут… и ничего нет… И я думаю: ты должен взять… другую… Я клянусь Аллахом и тобой, а дороже тебя у меня на земле никого, — заторопилась Дали, — никогда в жизни вы не услышите от меня упрека!.. Я буду, как своих, любить твоих детей… — она незаметно стерла назойливые слезы.