Настоятель перекрестился на образа.
— Отец, где я могу забрать фотографию?
— Да, — засуетился он, будто вспомнив о чём-то важном. — В келье, сын мой. Забирай её. Он так хотел.
— А можно мне переночевать в его келье? — Не знаю, почему возникло у меня такое желание.
Настоятель, не глядя в мою сторону, нахмурил густые брови, затем произнёс:
— Не страшно будет? Там свершилось это.
— Он был моим другом.
— Разрешаю, только одну ночь, — будто через силу, тихо произнёс монах.
— Спасибо, — поблагодарил я от чистого сердца. Что-то тянуло меня в то место, где жил мой друг. какая-то загадка стояла за его смертью. И мне хотелось её разгадать.
— Чтобы тебе было чем заняться, если не уснёшь, возьми вот эту Библию. Книга мудрая и полезная, — отец-настоятель достал из своего стола и протянул мне толстую церковную книгу с восьмиконечным крестом на чёрном старом переплёте. — В этом кладезе ты найдёшь истину о мироздании.
— Я вообще-то пробовал читать Библию… — как-то неуверенно попытался отказаться я от тяжёлой книги. — Не смог. Непонятно написано…
Настоятель на мгновение задумался и произнёс:
— Сложно? Иисус сказал: «Вы познаете истину, и истина освободит вас». Истина, заключённая в этой книге, — бесценное сокровище. Она освобождает человечество от суеверий, душевного смятения и гнетущего страха перед неизвестностью. Она даст и тебе надежду и придаст смысл твоему существованию. Возьми её, Сергей.
Я принял из рук старого монаха тяжёлую книгу и поблагодарил.
— Прими, с благословением Господним! — перекрестил меня отец-настоятель. И добавил:
— В книге Иезекииля есть одно интересное место. Когда прочтёшь, обрати на него внимание. В синодальном переводе оно звучит так: «Сын человеческий! Обрати лицо твоё к Гогу в земле Магог, князю Роса, Мешеха и Фувала… Так говорит Господь: вот Я нашлю на тебя, Гог, князь Роса, Мешеха и Фувала… Гог придёт на землю Израилеву»…
— И что это значит? — не понял я.
— Дословно: люди, обратите лицо своё к России! Тебе говорю, Сергей: читай Священное Писание! Дальше всё поймёшь сам, — настоятель очень внимательно смотрел мне в глаза, будто хотел сказать что-то большее.
Я взял книгу. Но тогда я воспринял слова монаха не более, чем обычное жизненное напутствие священнослужителя.
В узкой келье с овальными каменными сводами и единственным маленьким окном под высоким потолком прямо над застеленной солдатской кроватью тускло горела лампочка. У изголовья стояла обыкновенная казарменная тумбочка. На ней — одна свеча и фотография: именно та, о которой говорил настоятель. Скромно жил мой товарищ. Интересно, о какой такой данной Богом силе говорил монах? Никогда раньше я не замечал за Андреем ничего похожего.
Осмотревшись в пустой комнате, я погасил лампочку и, не раздеваясь, лёг на жёсткую скрипучую кровать поверх одеяла. Читать сегодня совсем не хотелось, поэтому Библия осталась лежать нераскрытой на тумбочке.
«Как же ты жил здесь, Андрюха?» — будто к живому, мысленно обратился я к товарищу. Ответом было тяжёлое безмолвие серых холодных стен. Свечу я зажигать не стал, потому что даже в этой келье, где произошло самоубийство, мне ничего дурного в голову не лезло. Только почему-то вспомнилась фраза седого монаха: «Видимо, ему не оставили выбора…» И ещё его немое предупреждение, что у стен есть уши. Странно всё это.
Почувствовав пробирающий холод, я, не снимая одежды, залез под одеяло. И, думая о событиях прошедшего дня, не заметил, как заснул.
Мне приснился Андрей. Почему-то в монашеской рясе и с автоматом. На мне была надета солдатская форма. Мы шли рядом по Афганским горам.
— Ты живой, Андрюха? — спросил я его.
— Я теперь всегда живой, — ответил друг.
— Как всё странно! — вырвалось у меня. — Мне показали твою могилу.
— Ничего странного, — сказал друг. — Некоторые всю жизнь проживают мертвецами. Почему это никого не удивляет?
— Как это? — не понял я.
— Тело есть, а человека в нём нет. Мертва душа.
— А я живой?
— Ты живой! — улыбнулся Андрей.
— А когда я умру?
— Когда перестанешь тянуться к свету, когда отречёшься от Любви!
— От Любви? — не понял я.
— Миром правят Любовь и Добро! Это есть истина существования Вселенной! — Произнося слова, Андрей смотрел куда-то вдаль, на пустой горизонт, будто видел там что-то.
— Значит, Любовь и Добро? — переспросил я. — Любовь к женщине?
— Любовь к женщине. Любовь к человеку. Раздавливаемая, униженная, уничтожаемая, незамечаемая… Она выстоит, потому что Любовь — это не просто одно из чувств Божественного мира, это есть Живое Поле, это сама сущность каждого человека, ибо человек состоит из любви, и весь мир его наполнен её энергией. Именно поэтому Зло во всех его проявлениях разрушается полем Любви.
— А Зло? Оно откуда?
— Второй — тёмной половиной человека владеет Сатана. Если не воспитывать человека в любви, не делиться с ним любовью, его жизненные силы иссякают. Даже желание одного унизить другого — это уже есть Зло, направленное против него самого и против каждого человека. Любовь есть жизнь. Но только мужчина — ещё не человек, да и женщина — ещё не человек. Только вместе они становятся человеком!
Я смотрел и видел, что рядом со мной идёт именно Андрей, Но не узнавал. Ведь я никогда не слышал от него подобных слов. И внешне тоже что-то изменилось в нём.
— Я избавился от тёмной половины, — не дожидаясь моего вопроса, ответил друг. — Теперь передо мной открыта Вселенная!
— А как мне жить дальше? — спросил я.
— Опасайся Сатаны! — прозвучало в ответ, и Андрей приподнялся над землёй. Меня же стала давить книзу какая-то необъяснимая сила. Я очень хотел, но не мог оторваться от земли вслед за Андреем. «Опасайся Сатаны!..» — отчетливо услышал я и проснулся от стука в дверь. На пороге стоял молодой монах с подносом. Скромный завтрак, состоящий из одного яйца, пшённой каши и стакана молока, мне принесли прямо в келью.
С аппетитом поглощая принесённое, я размышлял. Странный сон не выходил из головы.
Когда тот же монах вернулся, чтобы забрать грязную посуду, я уже собрал вещи в дорогу.
— Отец-настоятель просит прощения за то, что не может проводить вас. Сегодня в городе у него дела, — произнёс монах извиняющимся тоном. — Ещё отец-настоятель просит принять от него на память эту Библию. — Монах показал на книгу с ярким контрастным тиснением золотого православного креста на чёрном бархатном переплёте. В этот момент солнечные лучи через небольшое окно под сводчатым потолком проникли в келью и коснулись лежащей на тумбочке книги. Золотой крест засиял неземным огнём, наполняя комнату мягким неярким светом. Молодой монах стал креститься и благодарить Господа за проявленную благодать. Я взял в руки Библию, и свет в комнате исчез.
— Она даст вам веру! — тихо напутствовал монах. — Берегите её.
— Спасибо, — поблагодарил я, положив подарок в сумку поверх вещей, и застегнул замок-молнию. Честно говоря, там уже лежала одна купленная мной вчера в монастырской лавке Библия в новеньком переплёте попроще. Я специально приобрёл её для супруги. Но отказываться от подарка отца-настоятеля было неудобно.
В аэропорту перед посадкой в самолёт я вынул из сумки подарок старого монаха и переложил в мягкий пакет с ручками, рассчитывая, что всё-таки полистаю церковную книгу во время полёта. Свою большую дорожную сумку с вещами я сдал в багаж. Но после плавного отрыва самолёта от взлётной полосы я задремал и проспал до самой посадки. Пакет с толстой книгой весь полёт простоял у меня в ногах под креслом. Так с ни разу не открытой старой Библией в целлофановом непрозрачном пакете, приземлившись в аэропорту, я ступил на землю своего родного города.
В багажном отделении аэропорта мне долго не выдавали сумку. Все прилетевшие со мной пассажиры этого рейса давно уехали, а я, потеряв всякое терпение, всё ещё ждал свои вещи. Уже не надеясь получить обратно свою большую чёрную дорожную сумку, я увидел её в руке направлявшегося ко мне милиционера. Подойдя ко мне, сержант вежливо извинился и пояснил, что кто-то хотел украсть мои вещи, но стражи порядка вовремя вмешались. Правда, жуликов задержать не удалось. Милиционер попросил проверить содержимое. Прямо при нём я открыл замок-молнию. Всё как будто было на месте. Всё, кроме купленной в монастыре Библии. Но я не очень расстроился, потому как был рад, что мне вообще вернули сумку с вещами. Уже дома я не обнаружил в сумке и фотографии. Той самой, что стояла в келье друга. Вот это меня по-настоящему огорчило.