— Бережёного Бог бережёт! Так говорят русские, — многозначительно улыбнулся Ошива и скрылся за дверью.
После ухода чиновника Хокимару позволил себе немного полежать с закрытыми глазами. Потом взглянул на часы: до прихода жены ещё оставалось время. Учёный протянул руку и достал с тумбочки документы. В лёгкой из композитного материала папке оказались два отделения, разделённые прозрачной плёнкой. В первом — пара десятков ровных белых стандартных листов с печатным текстом на русском языке. То, что это именно русский, Хокимару догадался сразу, потому что приходилось часто работать с научными журналами из России, а несколько лет назад он в составе научной делегации побывал в Москве.
Во втором отделении папки находился перевод на японский язык. Пролистав текст перевода, Хокимару начал читать с самого начала и понял, что это и есть выписка из рукописи, о которой говорил Ошива.
«…В почтовом ящике я обнаружил телеграмму со странным содержанием. В ней сообщалось, что мой армейский товарищ Андрей, с которым мы не виделись уже десять лет, умер. Внизу стояла дата похорон. Подписал телеграмму настоятель мужского монастыря. И всё.
Странно. Почти десять лет назад я потерял своего друга из виду. Знал только, что он развёлся с женой, оставив ей квартиру, и завербовался куда-то на север. С тех пор больше я о нём не слышал. Братьев и сестёр у него не было, отца он не знал, а мать к тому времени уже давно покоилась в земле.
После скандального развода с женой и отъезда письма от Андрея на мой адрес не приходили. И вдруг — эта телеграмма. Да ещё из монастыря!
Весь вечер меня терзала мысль: ехать на похороны или нет? Жена отговаривала: стояла зима, а неблизкий путь лежал на север. Да ещё завтра мне было необходимо показаться на работе. Но если не выехать утренним поездом, то я опаздывал к дате похорон. Ночью я не спал — взвешивал все «за» и «против». Утром принял твёрдое решение — ехать, точнее, лететь самолётом.
Днём я выпросил у шефа короткий отпуск, взяв несколько дней за свой счёт, купил билет Аэрофлота на следующий день прямо до места.
Вечер ушёл на сборы. В городе, где находился монастырь, мне предстояло побывать впервые.
Всю следующую ночь я думал о друге. С самого детства мы были с ним неразлучны. Вместе росли, вместе окончили школу. Вместе попали в армию в один мотострелковый взвод. Вместе прошли Афган. Повезло — вернулись тоже вместе. Потом гражданская жизнь разбросала нас по разным городам. Но мы продолжали иногда встречаться, частенько перезванивались.
Он приехал ко мне на свадьбу, потом на рождение сына. Мы вместе с женой ездили на его бракосочетание.
Семейная жизнь у Андрея как-то сразу не заладилась. В тот сложный для него период он часто звонил, советовался насчёт вербовки в газодобывающую компанию в северной Сибири. Потом пропал: ни писем, ни звонков. Но при чём тут монастырь? И он, и я никогда не относились к числу, если говорить мягко, очень верующих. Может, в его жизни произошло что-то особенное, из ряда вон выходящее? Хотя мой товарищ был из таких, что никогда не давали себя в обиду, но и зря на рожон тоже не лез. Что же могло произойти? Этот вопрос мучил меня всю дорогу до места назначения.
Как и должно было случиться по закону невезения, мой рейс задержался из-за неблагоприятных метеоусловий. На похороны я опоздал.
Несмотря на холодный пронизывающий ветер, один из монахов согласился проводить меня до монастырского погоста. Но нужная нам могила почему-то оказалась на отшибе вне кладбищенской ограды. На мой вопрос сопровождавший меня монах ответил:
— Наш брат совершил святотатство. Руки на себя наложил. Хотели даже не отпевать его. Но настоятель провёл обряд.
Не чувствуя ничего кроме пробирающего до костей холода, я стоял у свеженасыпанного чёрного земляного холма с безымянным деревянным крестом и не верил, что здесь лежит мой друг детства и боевой товарищ Андрей. Всё происходящее очень не вязалось с тем, как он относился к жизни. Может, всё-таки ошибка? Я достал из нагрудного кармана пальто фотографию и, повернувшись спиной к ветру, показал стоящему рядом монаху. Тот, щурясь от бьющих в лицо редких снежинок, уверенно закивал головой:
— Он. Андрей. В монашестве — Макарий. Только волосы длиннее и худой он был.
Ничего не понимая, я вернулся в монастырь с огромным желанием переговорить с отцомнастоятелем. Но оказалось, что там меня ждали совсем другие люди.
Из стоящей у монастырских ворот чёрной «Волги» с милицейскими номерами вышел мужчина в тёмном пальто, пригласил в машину и пояснил:
— Не волнуйтесь, мы только зададим вам несколько интересующих нас вопросов и привезём обратно.
«История становится скверной», — подумал я, вопреки своему желанию усаживаясь на заднее сиденье милицейской «Волги». Ехать не хотелось, потому что ничего хорошего от этой поездки я не мог ожидать.
В старом здании отделения милиции меня провели в кабинет начальника, где другой человек в тёмном гражданском костюме начал расспрашивать меня об Андрее. Я не понимал причины такого интереса к персоне моего умершего друга, но на вопросы старался отвечать подробно, вспоминая каждую мелочь с самого детства. Беседа затянулась на пару часов. Мужчина в чёрном костюме записывал всё на диктофон. Когда я всё же спросил, чем вызван такой повышенный интерес со стороны милиции, — мне ответили, что не каждый день монахи вешаются. Последний вопрос, обращённый ко мне, прозвучал так: не передавал ли кто-либо мне что-нибудь от товарища? Письмо? Или какую-нибудь вещь? Книгу?
Я ответил, что мне никто ничего не передавал.
— Тогда у меня к вам просьба, — сказал человек в костюме. — Если кто-то что-то вам передаст, обязательно сообщите нам. Договорились?
Он протянул визитку.
— Речь идёт о государственных интересах, — как-то загадочно добавил собеседник.
— Ладно, — пообещал я, пряча красивую визитку с государственным гербом в карман пиджака.
Наступили сумерки, когда меня повезли обратно. У ворот монастыря «Волга» остановилась, когда уже совсем стемнело. Ветер не стихал. Шёл густой мелкий снег. Он больно хлестал по лицу и забивал глаза. Я понял, что ехать в городскую гостиницу уже поздно и придётся заночевать в монастыре. Это не очень беспокоило, так как города я всё равно не знал, а билет на обратный рейс на завтра уже лежал в моём кармане.
Отец-настоятель принял меня сразу же. Из-за раритетного большого письменного стола мне навстречу поднялся крепкий, внешне приятный старик в чёрной рясе с пышной белой бородой. Сквозь тонкую оправу очков он долго и очень внимательно смотрел на меня небольшими умными глазами, потом сказал:
— Я узнал вас по фотографии. Там вы с Андреем в форме и с автоматами.
— Афганская, — припомнил я.
— Да. Она до сих пор стоит в его келье. Он просил её отдать вам.
— Отец, скажите, а что же всё-таки произошло?
как-то странно посмотрев на меня, настоятель нахмурился:
— Всё в руках Господних!
— Расскажите мне, что знаете, — попросил я. — Разъясните, наконец, что случилось с Андреем? Что толкнуло его на этот непонятный шаг?
— Долго надо рассказывать, сын мой, — философски произнёс настоятель, приглашая меня жестом в одно из стоявших у стола мягких кресел. Когда мы сели, он приложил палец к губам, затем к уху и показал взглядом на стены. Я понял так: у стен есть уши. И поразился осенившей меня мысли. Ну конечно же, меня допрашивала не милиция! Здесь дела посерьёзнее.
— Видимо, ему не оставили выбора, — тихо вздохнул седой монах.
— Кто? — я хотел знать правду.
— Твой друг исцелял людей, — уходя от ответа, как-то виновато произнёс отец-настоятель. — Богом ему была дана удивительная сила, которую он направлял во благо. Мы очень скорбим о понесённой утрате. Она невосполнима для монастыря.
— Но почему он наложил на себя руки? — вернулся я к интересующей меня теме. — В милиции мне сказали, что он повесился.
— Даст Бог, и ты всё поймёшь сам, — произнёс настоятель, показывая глазами на стены. — Но такой силой исцеления, которой он обладал при жизни, владеют только святые. Я думаю, что это ему зачтётся на том свете. День и ночь братья молятся о спасении его души. Мы все любили Макария.