Тем более что после того, как он отправит Костею мышь с донесением о выполненном задании, они не заставят себя ждать.

 Дед Зимарь закончил наговаривать на заботливо остуженный до нужной температуры настой двенадцати трав для раненого в грудь молодого парнишки и ласково, почти нежно поднял его голову и зашептал на ухо, чтобы не потревожить затихший в тревожном сне лазарет:

 - На вот, попей чуток — сполосни роток. Травки весну росли, лето цвели, здоровья тебе запасли. Ты настойчик сейчас выпьешь, сколько сможешь, а остальное мы тебе на повязку выльем. Она, родимая, пропитается — и краснота к утру убавится, жар спадет, лихорадка пройдет. И будет наш богатырь через две недели как новенький — хоть в пир, хоть в мир, хоть в добры люди… Ну, давай, витязь, пей, пей, не робей, поди, орел, не воробей…

 Дружинник, не открывая глаз, улыбнулся слабо и сделал несколько больших глотков.

 - Вот, молодец… — похвалил его старик, словно тот только что в одиночку победил самого царя Костея. — А сейчас мы повязочку смочим, и ты у нас, касатик, сразу спать захочешь… Ты спи, не противься, ни о чем не беспокойся — во сне люди лечатся… Ну, вот видишь — всё хорошо… Отдыхай, богатырь — ты у нас сегодня славно поработал…

 Дед осторожно поправил подушку под головой раненого, бережно подоткнул одеяло и отошел на шаг посмотреть — всё ли с постелью в порядке.

 Когда он подошел к печке подкинуть дров, парнишка уже спал спокойным ровным сном человека, который скоро пойдет на поправку, как и нашептал ему чудной старик.

 Вздохнув, дед в последний раз обвел придирчивым взглядом свое болезное хозяйство: все — и целители, и раненые, утомившись за день, погрузились в глубокий сон.

 Он подошел к свободной лежанке у самого входа, откинул тонкое покрывало и, не раздеваясь, тяжело опустился на набитый соломой матрац.

 Завтра будет новый день, новая кровь, новая боль.

 А пока пора спать…

 По команде капитана Кресала беда сержанта Туши без задержки погрузилась на ковры и медленно, с влажным чмоком оторвалась от жидкой жирной грязи, известной в этих краях под названием «земля».

 Роняя черные густые капли на строящиеся внизу сотни зверолюдей, ковры поднялись в воздух и взяли курс на Сабрумайскую сторожевую башню.

 В принципе, с поставленной задачей — поднять засовы, убрать запоры и открыть ворота подошедшим войскам — могли бы справиться и два умруна, но генерал Кирдык [167] решил перестраховаться и отправить на такое пустяковое задание целую беду. И теперь три ковра плавно проскользнули почти над самой дорогой и, достигнув башни, вертикально набрали высоту и опустились на той стороне.

 Сжимая в руке меч, готовый к бою, сержант бесшумно вскочил на ноги и быстро огляделся.

 Метрах в трех от него из последних сил догорал крошечный костерок, разожженный, казалось, скорее для света, чем для тепла. Рядом с огнем, скорчившись в нелепых позах и выронив алебарды, лежали три неподвижных тела в лукоморской одежде.

 Как капитан и говорил.

 Значит, на башню подниматься смысла нет — живых там сейчас тоже не сыскать.

 Тогда переходим непосредственно к выполнению поставленной задачи.

 Туша махнул тупо ожидающим его приказаний умрунам и решительно зашагал к зияющей непроницаемой тьмой арке прохода.

 И прошагал приблизительно четыре шага перед тем, как встретился лицом к лицу с каменной стеной.

 - !!!!!!.. — зажимая расквашенный нос, гнусаво прорычал сержант. — !!!!!!.. Какой болван поставил здесь… здесь… здесь…

 Сердце, пропустив такт, подпрыгнуло сначала до миндалин, а потом со свистом грохнулось в пятку.

 Если на месте прохода — стена, то где проход?

 Туша злобно оглянулся на свое воинство, не хихикают ли [168] и, утерев рукавом разбитый нос, подпрыгнул несколько раз с вытянутыми руками, безрезультатно пытаясь нащупать верхний край нежданного препятствия. Потом новая идея посетила его вспотевшую под рогатым шлемом голову, и он медленно двинулся вдоль стены, держась за нее руками, сначала вправо, потом, добравшись до конца башни, влево.

 Результат был одинаковым: проход упорно отказывался появляться и предоставлять в его временное пользование какие бы то ни было засовы или запоры.

 Сержант резко развернулся и разъяренно зыркнул на отпрянувших умрунов: нет, не смеются…

 Успели сделать серьезные морды, наверное.

 Боятся, колдовское отродье…

 Зато он знает пару–тройку десятков человек, которые не побоятся поржать над ним во весь голос, пока он не видит, демонстративно хватаясь за животы и тыкая пальцами в его направлении. Эти–то уж всегда готовы… мерзавцы… того и глядят, как бы свалить его… высмеять… выставить в идиотском виде перед командованием… Вот теперь–то у них будет хороший повод: обшарил всю башню и не нашел ворот размером пять на пять метров!..

 Ничего, я еще с ними со всеми когда–нибудь поквитаюсь… Я им все припомню… Как они у меня за спиной надо мной же издевались, меня высмеивали… Я им эту улыбочку на рожах мечом нарисую… Когда вернусь…

 И когда я теперь вернусь?

 Нет, самое главное — как я теперь вернусь и доложу капитану Кресалу о том, что ворота исчезли?

 И что теперь?..

 Ответ на два национальных лукоморских вопроса [169] напрашивался сам собой.

 Надо, пока он здесь, совершить что–нибудь такое, эдакое, чтобы треклятые лукоморцы содрогнулись от ужаса, а его насмешники — от зависти.

 Надо совершить подвиг.

 И остаться при этом в живых.

 Горя сводящим с ума, ослепляющим и всепоглощающим желанием выместить на ком–нибудь свою злость, ожесточение мнительного неудачника, Туша, угрюмо ссутулившись, вразвалку подошел к почти догоревшему костерку, поставил ногу на полупустой бочонок, облокотился об колено и обвел цепким взглядом холодный и безмолвный квартал складов и амбаров, соседствующий с Сабрумайской сторожевой башней в поисках объекта предполагаемого подвига.

 И радостно вздрогнул.

 Буквально в нескольких метрах от него, над массивной дубовой дверью без единого запора красовалась косовато прибитая свежеструганная доска с расплывшимися под дневным дождем такими же кривыми красными буквами «ЛАЗОРЕТ».

 Лазарет — это то, что надо.

 Много недобитых солдат и суетливых, раздражающих врачевателей.

 И самое главное — безоружных.

 Бессмысленная кровавая резня, наводящая животный ужас на горожан и ломающая волю к сопротивлению, дело рук неуловимого, но беспощадного врага — как раз то, что может купить ему прощение капитана и заткнет рты недоброжелателям.

 Резким нетерпеливым жестом он подозвал безвольно застывших у стены умрунов и, дрожа от возбуждения, отдал короткий приказ:

 - Заходим в лазарет и убиваем всех, кто попадается на пути. Живых остаться не должно. Чем больше крови — тем лучше. Старайтесь не шуметь. Когда закончим, выходим к коврам и убираемся прочь. Вопросы есть?

 Молчаливые солдаты в черном покачали головами.

 - Тогда вперед!

 Сержант бесшумно распахнул дверь и первым ступил на порог лазарета.

 В и без того сломанный нос ему ударил удушливый беспокоящий запах чужой боли, пота, запекшейся крови, настоянный на десятках таинственных снадобий. У левой стены зловещим оранжевым оком подмигивала печь. Несколько светильников покорно догорали в своих плошках у изголовий лежанок в глубине сарая.

 Никто не проснулся.

 Удовлетворено усмехнувшись, Туша хищно прищурился, намечая себе первую жертву, и сделал несколько шагов вперед, пропуская в последнее пристанище поверженных воинов всю беду.

 Если все пойдет как надо, это займет не более пяти минут, подумал он, и никто не услышит ни единого стона…

 Стона действительно никто не услышал.

 Потому что за его спиной вдруг раздался треск ломаемых досок и утробный, полный ненависти, рев, от которого только выкарабкавшееся было из пятки сердце Туши подскочило, и пробкой застряло в горле.