Помятая трава…

 Разбитый вдребезги куст…

 Сломанные ветки…

 Он метнулся направо, налево, вперед — да где же он?!..

 - Беги… беги… — донеслось до него на грани слышимости.

 Вот!!!

 Меч лежал на кривом, кишащем рассерженными хозяевами, муравейнике, но царевичу было не до праведного гнева обиженных насекомых.

 Он схватил оружие левой рукой — про правую как минимум на неделю можно было с чистой совестью забыть — и бросился назад.

 Кондратий, опутанный тошнотворно поблескивающей липкой даже на вид паутиной, лежал поперек тропы и не двигался, а арахнид склонил над ним свою багровую голову с тяжелыми воронеными челюстями, словно примеривался, с чего лучше начать обед.

 - Ах ты… — Иван осекся, не в силах подобрать оскорбление, отражающее его душевное состояние, но в нем не было необходимости.

 Враг заметил его и без этого.

 Кривые шесты–ноги медленно задвигались, словно в па причудливого танца, и паук повернулся к нему передом, к лесу задом.

 Восемь черных, злобно блестящих шариков–глаз [110] вперились в него, будто оценивая с точки зрения кулинарной привлекательности, возможных органолептических характеристик, калорийности и содержания белков и углеводов [111].

 Челюсти, похожие на огромные мощные клещи, задумчиво смыкались и размыкались, словно паук пожевывал губами, решая жизненно–важную для него проблему.

 Иванушка смахнул волосы со лба, недобро прищурился и без дальнейших предисловий ринулся в атаку.

 Но не дремал и паук.

 Оценка была дана, во–первых, быстро, во–вторых, положительная, и исполинская тварь решилась на упреждающий удар.

 Она кинулась на второе блюдо так, словно не ела полгода, и жвала встретились с мечом на полпути.

 Если бы у пауков были голосовые связки, этот бы сейчас с удовольствием взревел: черный клинок просвистел у самой его морды и одним махом лишил его половины жевательного аппарата.

 Ошалевшая от неожиданности и боли тварь покачнулась, и царевич, пробежав по инерции несколько шагов вперед, оказался под самым брюхом врага.

 - Ага!!!.. — злорадно выкрикнул лукоморец и подпрыгнул, целя вонзить свое оружие в литое круглое пузо паука, но тот, наученный горьким опытом, поспешно выпрямил ноги.

 Иван подпрыгнул.

 Потом подпрыгнул еще раз, еще и еще…

 С таким же успехом он мог стараться допрыгнуть до потолка в зале пиров в родном дворце в Лукоморске.

 - Ах, ты!.. — Иван метнул по сторонам кровожадный взгляд и бросился к толстым жердеобразным ногам противника, но тот снова оказался быстрее.

 Он шустро отскочил, словно к лапам его были привязаны пружины, кинулся в одну сторону, в другую, и заметался, закружился, затанцевал вокруг Иванушки, казалось, без труда уворачиваясь от его неуклюжих выпадов с неудобной левой. Тот очертя голову бросался за ним, норовя рубануть то по голове, то по лапам, то по животу — смотря что казалось ближе — но каждый раз промахивался или оказывался в намеченной точке на долю секунды позже, чем ее покидал паук.

 Казалось, эта игра в салочки могла продолжаться бесконечно, распаляя одну сторону и доводя до белого каления другую, но вдруг нога царевича зацепилась за что–то, и он упал.

 Он тут же попытался было вскочить, но к ужасу своему почувствовал, что не может оторваться от земли.

 Рискуя заработать вывих органа зрения, не спуская одного глаза с врага, выжидательно замершего на тропе над неподвижным телом Кондрата, он скосил второй глаз на землю, и самые худшие опасения стали явью.

 Он лежал на толстых, упругих серебристых шнурах, беспорядочно переплетшихся на траве, словно клубок пряжи, размотанный очень энергичным котенком.

 Лукоморец ударил по ним мечом, но их было слишком много: разрубив одну нить, клинок тут же запутывался и приклеивался сразу к десятку других.

 Если бы он попробовал изрубить на кусочки тесто в квашне, эффект был бы точно таким же.

 Паук прищурил все восемь очей размером с биллиардный шар и осторожно сделал шаг в сторону трепыхающегося как жужелица противника.

 Царевич яростно дернулся, прилип еще крепче, в отчаянии выкрикнул: «Помогите!» и прислушался.

 Безответная испуганная тишина окружала поле битвы.

 Кроме его рваного дыхания и шороха желтеющей травы под ногами паука — ни единого звука. Видать, далеконько его занесло: кричи тут — не докричишься, зови — не дозовешься…

 Чем больше муха бьется в паутине, тем сильнее запутывается, вспомнился ему вдруг давно пропущенный мимо ушей школьный урок естествознания, и Иванушка криво усмехнулся.

 Он не муха. Ему хватит и этого.

 Он должен экономить силы, чтоб продать свою жизнь подороже.

 Подходи сюда, букашка, не стесняйся.

 Чтобы запеленать меня, как Кондрата, тебе придется решиться подойти ко мне поближе.

 Иван взял наизготовку с трудом высвобожденный меч и прижался спиной к бледно–сиреневому стволу дерева в ожидании новой атаки.

 Создавалось впечатление, что паук тоже понимал свои перспективы, и поэтому не спешил бросаться в последний и решительный бой, и лишь переминался с ноги на ногу, снова задумчиво пожевывая остатками клещей–жвал, больше всего напоминая теперь голодного беззубого старика перед тарелкой сухарей.

 И откуда только этот проклятый зверь на их головы сва…

 Вот.

 Шальной взгляд Иванушки на мгновение оставил погруженного в тягостные раздумья арахнида и, словно по наитию, поднялся выше.

 Прямо над тем местом, где стоял сейчас паук и где, похоже, он напал на них всего несколькими минутами раньше, над тропой причудливой аркой выгнулось незнакомое дерево с розоватой корой.

 От которого свисала вниз, к хозяину, толстая, как трос и натянутая, как струна, паутина.

 «Пауку повезло», — на удивление отстраненно подумалось Ивану. «Нашел как–то и зачем–то странно согнувшееся в удачном месте дерево — никогда не видел, чтобы деревья так круто дугой загибались — подвесился к нему, и пожалуйста — тут же «кушать подано» …»

 Взгляд царевича скользнул дальше по розовому стволу, и он с удивлением увидел, что верхушка выгнутого дерева соприкасалась, сливаясь, с макушкой дерева, выбранного для него злым роком в качестве последней линии обороны.

 Налетел порыв ветра, осыпал поле боя, паутинный лабиринт и бессильно сжимающего рукоять меча лукоморца голубовато–желтыми листьями, и в поредевшей кроне, на самой верхушке, на солнце сверкнули плотные серебряные нити.

 Так вот оно что!..

 Оно не просто так согнулось — паук его привя…

 Не дожидаясь, пока Иванушка додумает свою умную мысль, арахнид пришел к выводу, что враг разбит и деморализован, и решил перейти в контрнаступление.

 У Ивана не было большого выбора.

 Чтобы не сказать, что выбора у него не было вообще никакого.

 Он извернулся, обхватил сгибом локтя раненой руки гладкий сиреневый ствол, приподнялся, на сколько его отпускала от земли жадная паутина, вытянул руку, и изо всех сил взмахнул мечом, разрубая дерево на две части.

 Долю секунды, показавшуюся часом, ничего не происходило, и сердце царевича начало медленное и болезненное путешествие в его же пятки, как вдруг…

 Розовое дерево, почувствовав, что его больше ничто не удерживает в скрюченном положении, возбужденно задрожало листвой, тряхнуло ветками и гордо выпрямилось во весь свой двадцатиметровый рост.

 Изумленный паук, не успев сообразить, что происходит, со свистом взмыл в небо, словно очень большой и безобразный мячик на резиночке в руках шаловливого мальчишки.

 Когда он достиг высшей точки, под тяжестью жирной туши паутина, связывающая его с деревом, оборвалась, и он со скоростью ураганного ветра понесся по баллистической траектории куда–то в лесную глушь.

 Несколько секунд спустя с той стороны до Ивана донесся резкий разноголосый треск, сочный шмяк и — тишина.